Дмитрий Скирюк - Драконовы сны
Хансен закатил глаза.
– Ох, господи, опять ты за старое. Придётся, видимо, всерьёз тобой заняться, а иначе ты совсем себя загубишь. Всё считаешь, что ты где-то допустил ошибку?
– Не ошибку. Хуже, Хансен, не ошибку, – травник повернулся лицом к нему. В темноте блестели белки глаз. – Я боюсь, что тогда поступил правильно.
– Когда?
– Когда мы танцевали на углях. Ну, я и этот Лис. Ты помнишь, я рассказывал? Я одолел его, я победил чтоб остаться собой… Но стал ли я собой? Тот – Локи, или как бишь там его…
– Неважно. Продолжай.
– Ага. Так вот, он сказал, что я когда-то был рождён, чтоб стать всего лишь оболочкой для него. Как ножны для меча. Нет, даже хуже – как вода для соли. Я – часть его, я был им до рождения. А раз так, то есть ли смысл бороться, чтобы быть собой сейчас? Ведь я наверняка исчезну, снова стану им, когда умру или когда он всё-таки дождётся удобного момента, подкараулит и ударит в спину. Они всё время ударяют в спину, все – друзья, враги… Я первым напал на него и только потому мы бились лицом к лицу. А сейчас я не знаю… – он покачал головой. – Не знаю.
– Та-ак, – с неодобреньем протянул Хансен. – А дело-то хуже, чем я думала. Ну что ж, придётся опять говорить.
Он сел и положил ладони на колени. «Тело помнит лучше головы», – некстати вдруг подумал травник. Похоже, что от этих женских жестов Герте никогда не избавиться.
– Начнём издалека, – сказал Хансен. – Во-первых, нету смысла укорять себя за прошлое, поскольку ты уже стал не от мира сего.
– Что-о?
– Что слышал. Мир меняется, Лис. Пока ты – часть его, ты этих перемен не замечаешь, поскольку ты меняешься вместе с ним. Но как только ты выпадаешь из него и начинаешь задумываться над происходящим, то сразу начинаешь видеть эти перемены. И переживать. Сейчас как раз такой момент. Уяснил?
– Забавно, – взгляд Жуги вдруг сделался рассеян. – Забавно… – А ведь Ашедук мне тоже говорил что-то такое, что весь мир меняется, а я в нём как бы прежним остаюсь… Ладно, – он шлёпнул себя по коленкам, – будем считать, что это я уяснил. Продолжай.
– Ты никогда не спрашивал себя, почему боги так редко спускаются на землю?
Травник с подозрением нклонил голову набок.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он.
– Я говорю, что боги редко появляются на людях. Ты вспомни все истории, что знаешь, или хотя бы попробуй вспомнить. Хотя бы тот же Локи, или Христос, или хиндусский Кр'шна. Богов, которые рискуют задержаться на земле, обычно убивают очень быстро. Ты не обращал внимания? Потом тому придумывают сотни оправданий – приписывают их гибель то коварству или зависти других богов, то их же собственному милосердию и жертвенности, но убивают их так или иначе. Легко вершить чужие судьбы, легко двигать фигурки на доске. А вот легко ли самому стать фигуркой? Так и так выходит, что не очень-то легко. Потому что ихнее «там» и наше «тут» – это совсем не одно и то же. Им – их мир, нам – наш. А после нас ещё и заставляют в них верить.
– Я не понимаю, к чему ты клонишь. Если я – не я, а только Он, который стал… – Жуга прошёлся пятернёй по волосам и помахал рукою в воздухе, как будто стряхивая с пальцев невидимую воду. – А впрочем, что я говорю… Не думаешь же ты в самом деле, что на поляне у менгира Локи бился сам с собой? И моя победа на самом деле – его победа?
Хансен уселся поудобнее и привалился к стене. Должно быть, где-то там, за гранитной толщей пробил себе русло горячий источник – от камня тянуло приятным теплом. Хансен поразмыслил, не зажечь ли им свечу, чтобы видеть лицо собеседника, и даже потянулся за мешочком, где она лежала, но передумал – свечи приходилось экономить. В конце концов хватало света от стены, а остальное было не так уж важно.
– Non sequitur, – сказал он, – что означает – «не логично». Твои выводы опережают предпосылки. А потому возьмём другой вопрос. Точней, поставим его по-другому. Шире, что ли… Куда уходят боги?
– Куда… уходят? – повторил, не понимая, травник.
– Да. Рагнарёк. Армагеддон. Дагор Дагоррат. Кразилек. Допустим, это всё не выдумки церковников. Тогда кто-то в этих битвах должен побеждать. Куда исчезли греческие боги? Куда уходят боги викингов? И вообще, можно ли достичь чего-то и остановиться, ни о чём не думать и ничего не хотеть? Наш мир – всего лишь первая ступень. Ну, может быть, не первая. Вторая. Третья. Двадцать пятая. Но точно – не последняя. Пройдя её, они уходят. Дальше. Далеко. Уходят, оставляя в памяти легенды и сказания, уходят, чтоб освободить площадку для других. Освободить игральную доску для новых игроков. И остаются только те, кто уйти не в силах. Те, кто погиб. Те, кто низвергнут в бездну, словно падший ангел. Те, кто прикован на скале, как Локи. Ты думаешь, им неохота вырваться? Они прикованы совсем не в том смысле, какой мы вкладываем в это слово: приковать. В пределах мира все они свободны. Вот только этот мир – мир детства, больше им неинтересен, как неинтересны для тебя рожок и погремушки. И если появляется возможность вырваться и стать другим, уйти и обмануть ловушку, то это шанс для них. Ты – этот шанс, точнее, ты им был. Но ты им оказался не по силам.
– Ты хочешь сказать…
– Ты – это ты. Случайная «подставка». Волшебник четырёх кровей, неловко окропивший кровью старый жертвенник, а вовсе никакой не Локи, и уж конечно же не дьявол. Ты – запертая дверь, корабль на якоре, и если те не подберут ключа и не поднимут якорь, ты останешься, кем был – останешься собой. Я думала, что ты давно всё понял сам. В конце концов, Единорог ведь ясно говорил тебе об этом.
– Но если это так, – проговорил задумчиво Жуга, – то это немногим лучше всего того, о чём я говорил.
– Не скажи, – покачал головою Хансен. – Корабль ведь может плыть и сам по себе. И уж в любом случае останется при этом кораблём. Улавливаешь суть?
Жуга сидел и молча слушал рассужденья Хансена, а в душе невольно поражался, как тот может говорить такие вещи, за которые его вполне могли отправить на костёр. А впрочем, ведь и Хансен знал, что может ему довериться. Они были похожи чем-то, эти двое. Мальчишка (а по сути – девочка), которого воспитывала ведьма, и который не общался с миром лет до двадцати, а в церковь не ходил, наверно, с детства, и горец из тех мест, где небо ближе и где обращаются к любым богам, от которых можно ждать помощи, а вся молитва выливается в два слова: «Пронеси, Господи!», сказанных на краю пропасти.
Они лежали молча, в темноте. Учитель, ученик и спящий между ними гном, который вёл свой род от времени творения Земли.
– А как же сами боги? – наконец прервал молчание Жуга. – Ведь если так, то что же я… То что же мы тогда для них? Зачем? Разве важны их заветы, если жизнь идёт совсем по другим законам? Тогда выходит, никакого смысла нет, и в жизни, и в любви…
