Константин Плешаков - Богатырские хроники.
Скоро я уже стоял у стен Итили. Кованые узорчатые ворота тюрьмы смотрели прямо на скупо освещенную факелами площадь. Из-за игры теней казалось, что Итиль злобно оскалила щербатый рот. Факелы шипели и чадили. Часовых у входа не было. Никто и никогда еще не пытался прорваться в Итиль, и тюрьма выставляла только внутренние дозоры.
Прижимаясь к холодной мокрой итильской стене, я начал медленно продвигаться вперед. Подобравшись поближе, я зачерпнул горсть грязи и метнул в факел, прикрепленный над входом. Он мгновенно и беззвучно погас. Ворота погрузились в темноту. Я огляделся. Площадь была пуста.
Сердце мое билось часто и тяжело. Я сделал еще три шага вперед и решительно прильнул к воротам, ведущим в ад. Из ворот тянуло стылым холодом. Запах гниющей плоти, доносившийся из-под земли, был отвратителен. Но я чувствовал и кое-что похуже: где-то Далеко в глубине, учуяв неладное, забеспокоилось, зашевелилось, проснулось склизкое лиловое чудовище — Ужас Итили, Ларна…
Я полез за пазуху и достал припрятанную тряпицу, Ларна молча рванулась вверх по лестнице. Я развернул ткань и приложил Скимину шерсть к дверям. Твердая игольчатая щетина загорелась темно-синим огнем, в котором беспокойно заметались крохотные алые искры. Ларна мчалась наверх, сметая все на своем пути. Я закусил губу. Мне казалось, что я уже слышу глухой мерный топот хищной адской твари. Ларна мчалась быстрее, чем я рассчитывал, Скимина же шерсть горела неторопливо. От нее шел тяжелый серный запах. Щетина трещала в моих руках, на глазах исчезая во враждебной ей Силе Итили. Синее пламя подобралось уже к самым моим пальцам; я бросил полыхающий клок на землю и резко отпрянул. Отбегая от ворот, я явственно услышал гул и вой. Ларна ворвалась в верхние коридоры…
Ярчайший лиловый свет брызнул из щелей на площадь, мгновенно осветив притихшие в ужасе дома. Жуткий гортанный лай потряс Тмуторокань — лай и грохот; Ларна всем телом ударила в содрогавшиеся ворота Итили!
Ворота с ужасающим громом распахнулись, и на площадь хлынул ослепительный адский свет. На мостовую вылетело лиловое чудовище. Город сотрясся от его вопля… Ларна метнулась влево-вправо, наконец унюхала Скимину шерсть, с пронзительным воем проглотила ее, на миг повернулась к городу, тоскливо взвыла еще раз и канула обратно в подземелье.
Ворота Итили с грохотом захлопнулись. Адский свет погас. Все кругом стало ослепительно черно. В этот момент закричал город. Из тысяч глоток одновременно вырвался страшный стон ужаса, вырвался, пронесся над городскими крышами и взмыл небесам.
Людской страх взбудоражил небо. Молнии, до тех пор полыхавшие в стороне, стали бить прямо в Тмуторокань. Гром ревел над самой головой не умолкая… Началось светопреставление. У меня оставалось еще одно дело, и я побежал к княжескому терему.
Тмутороканцы метались по улицам, совсем обезумев. Общий вопль прекратился, и теперь люди кричали и выли поодиночке, выскакивая из домов в чем были, многие вовсе нагишом. Потеряв от ужаса рассудок, они барабанили в чужие двери, бросались друг на друга, падали на землю и с рычанием сплетались в яростные клубки. Казалось, наступал день Страшного Суда.
Ворота княжеского двора были открыты настежь. Мстислав в развевавшемся алом плаще метался по площади, расшибал воинам лица в кровь, кричал, грозил, но те не признавали своего князя, плакали, падали в грязь, бросали оружие наземь и страшно выли. Барсы, за которыми я пришел, забились в угол двора под поленницу и жалобно мявкали оттуда. Хвосты их колотили по земле, как ухваченные кем-то сильным змеи. Ударом кулака я развалил поленницу. Барсы остались лежать, в ужасе зажмурившись и не переставая пронзительно плакать. Я зажал их головы коленями и сунул им под нос свои, все еще пахнущие Скимой, руки. Звери захрипели, пена хлынула у них из пастей, глаза закатились…
Я отпустил их (барсы мгновенно кинулись прочь) и пошел вон. Люди опамятовались. Мстислав хриплым голосом раздавал приказания, у крыльца строилась княжеская дружина, кто-то уже выводил ратников за ворота… Пристроившись к этой неразберихе, я выскользнул наружу.
Скоро мой конь уже нес меня на север от Тмуторокани, в Русскую землю. Я остался доволен тем, что узнал и сделал, Волхв был чужаком для Итили. Встреть его Ларна, она его растерзала бы. Могущество Волхва не достигало глубин ада. Следовательно, бороться с ним было мне по плечу.
Узнав про Скиму-зверя, я на какое-то время дрогнул: Волхв казался всемогущим, как Кащей. Теперь я снова был спокоен. На его удар придется мой удар, на его Силу — моя Сила. К тому же я попутно сделал одно доброе дело: если Волхв когда-либо сунет свой нос в Тмуторокань, Ужас Итили теперь разорвет его на куски.
Я был спокоен и за Мстислава. Конечно, барсы — не Ларна, но, впервые познав Скимин запах в эту страшную ночь, они теперь не подпустят оборотня к князю. Не стоит надеяться, что они набросятся на него. Но, заслышав жуткий запах издалека, они поднимут такой вой, начнут так биться в судорогах страха и ненависти, что князь непременно встревожится и побережется. Теперь Волхву к Мстиславу близко не подойти.
Когда-нибудь со временем я расскажу обо всем этом Добрыне. Однако я радовался, что мне удалось посетить Тмуторокань тайком от него. Я не был уверен, что Добрыне по плечу Ужас Итили. Не хватало еще потерять товарища в вызванном мною лиловом пламени ада…
Говоря все это себе, я несся на север. Дождь все хлестал с небес, стояла кромешная мгла, и серебряной пыли, так хищно впившейся мне в руку, совсем не было видно.
В Русской земле меня встретила беда. После холодной зимы на землю обрушилась новая напасть: свирепое лето. Решительно, боги в тот год воевали против русских.
На северной границе степей, на берегах Ворсклы, меня встретило душное синее марево. Я проклял богов, остановил коня и привстал на стременах.
Над Русской землей лежал бескрайний густой сизый дым. Леса терялись в нем. Поля покрывала черная тень. Оттуда, с севера, на меня наплывал запах пожарищ. Вдалеке, в лесах, действительно плясали красные языки пламени. Я направил коня прямо в сизую мглу. Урожай этого года погиб. Поля лежали потрескавшиеся и растерзанные. Выгорели огороды и сады. На всей земле не было видно ни былинки, только в глубине лесов, в тенистых оврагах, еще можно было встретить свежие побеги.
Многие реки пересохли. В уцелевших вода приобрела отвратительный цвет и вкус. Пить эту воду было нельзя. Чтобы добыть воду из родников, нужно было вгрызаться глубоко в землю. Сил на это ни у кого не было.
Птицы целыми стаями улетали на север, поближе к вечным снегам. Кабаны выходили из леса и, злобно хрюкая, рылись в сухой ботве. Уцелевшая скотина, напротив, рвалась в чащу, обещавшую хоть какую-то прохладу.
