Лана Тихомирова - Театр Говорящих Пауков Кукбары фон Шпонс
Я отыскал подругу Клэр, завтра буду встречаться с ней. Да, и еще с завтрашнего дня мы с тобой начинаем дежурить по ночам. Точнее, я работаю полтора суток. Ты приходишь сюда под вечер, для занятий с Виктором, и дежуришь ночь. Четыре дня я думаю нормально.
— А что надо делать?
— Не спать. Мало ли, кому-то станет плохо. Вы же должны были проходить, что надо делать на ночных дежурствах, а, троечница? — ван Чех подмигнул мне.
— Виктор сокрушался, что у него нет музыкальных инструментов, — вспомнила я.
— Я помню. Хочется песни послушать?
— Не то, что бы. Мне кажется, ему поможет музотерапия.
— Само смешное, что изначально он всячески отказывался от нее. При виде клавишных, или если слышал их, вообще замыкался в себе или начинал плакать. Более-менее пассивно реагировал на духовые. Ударные вводили его в ступор.
Ни активная, ни пассивная музотерапия результата не дали.
— Надо сейчас к нему идти, — задумчиво сказала я.
Доктор подошел к окну.
— На лавочке его нет, должен быть в палате.
— Посиди пока, не ходи без меня, я зайду к Эдгару, мне надо поговорить с ним, — ван Чех подошел к зеркалу над раковиной, намочил руки, поправил свои кудри и расчесал бородку специальной щеточкой, извлеченной из кармана. Нахлобучил шапочку и изрек:
— Счастливо оставаться.
Когда дверь за развевающимся халатом закрылась, я вздохнула и откинулась на спинку стула. Ситуация вокруг Виктора складывалась неоднозначная, следовало хорошенько ее обмозговать.
Я не успела приступить к вышеозначенному действу, как в ординаторскую постучали. Меня передернуло: врачи входят без стука, значит это больной. А что ему тут надо?
Я поднялась со своего места, подошла к двери, аккуратно ее открыла. Никого не было на пороге. В дверную ручку был продернут букет белых цветов, нарванный где-то в саду. Весь коврик был в непослушных белых лепестках. В букете красовалась записка: "для Брижит". Я взяла букет и быстро определила в вазу. Терпения не открывать записку сразу не хватило. Удобно устроившись в кресле доктора, я развернула листок. На нем был простой карандашный рисунок: шесть лепестков, образующие ангела.
Глава 12
Могло быть что угодно!
Версия первая. Клэр узнала, что Виктор ей изменяет с Зоей, пригласила девушку к себе и убила ее. Сожгла квартиру, а сама выбраться не смогла.
Версия вторая. Начало то же, но квартиру вместе с женой сжег Виктор, потому и утверждал, что ничего не знает, что женат не был. И в дурдоме прятаться удобнее: диагноз у него уже есть, он не дееспособен.
Версия третья. Клэр и Зоя встретились на квартире, вместе выпили, потом курили и сгорели. Нет, ну это бред какой-то, с чего и пить вместе?!
Версии четвертая и пятая. Зоя не пожелала делить Виктора с женой и убила жену. После чего по четвертой версии сожгла квартиру, и выбраться не смогла, по пятой — Виктор сжег любовницу.
Версия шестая. Виктор согнал жену и любовницу в одну квартиру и убил, а потом сжег, чтобы скрыть следы преступления. А что, очень бюджетно и бегать ни за кем не надо: запер бедняжек в квартире и привет.
Да нет, тоже бред!
Больше версий у меня не было.
— Ну, как тут… Ох! — ван Чех влетел в кабинет и, увидев букет, развел руками и довольно улыбнулся:
— Какая красота. Это ты мне, Бри? Спасибо, но не стоило. Мужчинам не дарят цветов. Хотя почему не дарят? Встань с кресла, пожалуйста, видишь, старому доктору надо присесть.
Скороговоркой выпалив все это, доктор ван Чех успел выпихнуть меня из кресла на стул, швырнуть свою шапочку на стол, понюхать цветы, смахнуть лепестки со стола и, наконец, завладеть рисунком.
— Ах, вот оно что! Но я бы сильно удивился, если это был бы не Виктор. Ты поразила его воображение, мадемуазель, — доктор подмигнул мне голубым глазом.
— И что? — недовольно сказала я, вперившись в доктора немигающим взором.
— Не сверли меня, дыру не протрешь, не старайся, — нарочито безразлично сказал доктор.
— Я тут подумала…
— Хвалю, — прыснул ван Чех, — делай это как можно чаще. У меня знакомый сексолог есть, он утверждает, что занятия любовью полезны для молодого женского организма, а я тоже могу сказать о процессе мышления.
— Я могу счесть это за домогательство, — бесстрастно сказала я.
Неделя в обществе великолепного доктора Вальдемара Октео ван Чеха закалила меня.
Доктор осекся и вылупил на меня глаза, потом поднял одну бровь, за ней вторую, развернулся ко мне всем корпусом, сложил руки в "замочек" и доверительно спросил:
— Паранойя или просто хочется?
После секундной паузы грянул гром хохота. Я смеялась, вторя басовитому смеху доктора. Мы не могли остановиться и утирали слезы.
— Так, все, хватит ржать, — давясь от смеха, сказал доктор.
Он поднялся со своего места и снова ухнул в кресло, заходясь хохотом. Спустя минуту доктор отдышался, выпил воды и мрачно сказал:
— А меж тем у меня истерика. Вести не самые благие. Наш с тобой алкоголик не то, чтобы отказался со мной говорить. Он производил впечатление человека адекватного, но пытающегося утаить лом в пакете чипсов. Его аж распирает от желания рассказать, но он действительно не может. Это даже не блок, это страх. Самые простые, банальные, но очень действенные путы — страх. Единственное, что он мне сказал:
— Доктор, мне нравится у вас, но боюсь, я безнадежен, просто не хотел вас расстраивать раньше.
О Пенелопе он вообще отказался разговаривать. Сейчас спит, пришлось укол сделать, до того стал возбужденный, бросался на меня.
— Опасная работа у нас, — сказала я.
— Догадалась наконец-то? — ухмыльнулся левым уголком губ доктор, — Что-то среднее между укротителем и следователем.
— Кстати, о следователях, — воскликнула я и радостно изложила все версии.
Ван Чех подошел ко мне и потрогал лоб рукой, потом измерил пульс, долго вглядывался в зрачки. Потом снова сел и забарабанил пальцами по столу:
— Так говоришь, ты никогда не болела менингитом? После него иногда рецидивирует бред. Нет, пара версий более-менее правдоподобны, но… Бри, почему ты не пошла следователем?
— Не захотела и не пошла, — обижено ответила я, — почему вы все время издеваетесь надо мной, доктор?
— Так веселее. Если бы я не издевался над практикантками, то давно бы спился, — радостно развел руками ван Чех.
— Надо записать: одно издевательство над бедненькой Брижит равно ста граммам коньяку, — буркнула я.
— Вот! У тебя тоже прекрасно получается, — рассмеялся доктор, — и потом я уже говорил тебе, кажется: ты очень хорошенькая, когда злишься.
