Роберт Джордан - Восходящая тень
И все же Императрица знала не все. Худшее нельзя было доверить даже самому преданному посланцу. Об этом Сюрот могла сообщить Императрице лишь лично, с глазу на глаз. Сохранить эту тайну стоило Сюрот немалых усилий. Из тех, кто знал о ней, в живых остались только четверо; двое из них никогда не обмолвятся ни словом, и отнюдь не по своей воле. Только три смерти сохранили бы тайну еще надежней. Сюрот сама не заметила, как заговорила вслух, пока не услышала голос Элвин:
— Но сейчас все три еще нужны Верховной Леди живыми. — Весь облик Элвин выражал надлежащее смирение, и голос ее звучал подобострастно, однако из-под опущенных век она ухитрялась внимательно следить за Сюрот. — Кто может сказать, о Верховная Леди, что подумает императрица — да продлятся вечно ее дни! — если узнает о попытке скрыть от нее подобные вести!
Вместо ответа Сюрот небрежным жестом отослала Элвин прочь. И снова Элвин помедлила, на сей раз выказывая откровенное нежелание уходить. Эта женщина возомнила о себе невесть что.
Наконец Элвин с глубоким поклоном удалилась, а Сюрот с усилием овладела собой. Эта сул’дам, так же как и две других, являла собой проблему, которую она пока не могла разрешить, но терпение — отличительная черта Высокородных. Те из них, кому его недоставало, рисковали закончить свои дни в Башне Воронов. Сюрот вновь вышла на террасу, и слуги встрепенулись в ожидании ее повелений. Гвардейцы по-прежнему стояли на страже, оберегая ее покой. Сюрот подошла к балюстраде и устремила взгляд на море, в сторону материка, лежавшего в сотнях миль к востоку.
То, что она успешно возглавила Предвестников и начало Возвращения, сулило ей в будущем немало почестей. Вплоть до того, что ее могли причислить к императорской фамилии, хотя подобное отличие и сопряжено с определенными сложностями. Но если вдобавок ей удастся захватить этого Дракона, каким бы он ни оказался, истинным или ложным, и найти способ управлять им и его невероятной силой…
— А если я захвачу его, стоит ли сдавать его Императрице? Вот в чем вопрос. — Длинные ноготки Сюрот вновь принялись выстукивать ритм на широких каменных перилах.
Глава 2. Водоворот Узора
Стояла жаркая ночь, когда ветер с юга промчался над широкой дельтой, именуемой Пальцами Дракона. Рябь пробежала по запутанному лабиринту ручьев, речушек и проток — широких и узких, иногда сплошь заросших осокой. Заколыхался тростник, покрывавший отмели между едва поднимавшимися над водой островками. Островки те поросли чудными деревьями, корни которых, словно паучьи лапы, выступали из земли. Такие деревья не росли нигде, кроме дельты. Дельтой заканчивалась великая река Эринин, широкое русло которой было усеяно множеством крохотных огоньков — рыбаки ловили рыбу на свет. Неугомонный ветер неистово раскачивал лодки, огоньки плясали, и некоторые рыбаки постарше бормотали, что в такую ночь того и гляди дождешься лиха. Те, что помоложе, посмеивались, но и сами торопливо выбирали сети, — видно, и им не терпелось поскорее очутиться дома, подальше отсюда. В преданиях говорилось, что зло не смеет переступить твой порог, коли ты сам его не накличешь. И пока не доберешься до дому…
Когда ветер достиг раскинувшегося у реки великого города Тира, в нем уже почти не осталось привкуса морской соли. Крытые черепицей постоялые дворы и лавки теснились у подножия величественных, увенчанных башенками дворцов. Но ни один из этих дворцов не мог померяться высотой с исполинским сооружением, тянувшимся из центра города к самой кромке воды. То была легендарная крепость, Тирская Твердыня, древнейшая цитадель человечества, воздвигнутая вскоре после Разлома Мира. Народы и царства возвышались и уходили в небытие, а Твердыня стояла. Словно о неприступный утес, разбивались о нее копья и мечи и сокрушалось мужество осаждавших ее воинов. На протяжении трех тысячелетий бессчетные армии штурмовали Твердыню, но она оставалась (неодолимой. До сего дня.
Улицы города, кабачки и лавки опустели — с наступлением темноты горожане осмотрительно предпочитали не высовывать носа из дома. Тот, кто владеет Твердыней, правит Тиром — городом и народом. Так повелось издавна, и народ Тира считал этот порядок естественным. Днем горожане приветствовали своего нового властелина с таким же жаром, как и всех тех, кто правил до него, но к ночи, когда ветер над крышами завывал, точно тысячи причитающих плакальщиц, жались по углам и дрожали, несмотря на жару. В людях пробуждались странные надежды и мечтания, на какие никто здесь не осмеливался уже сотни поколений, однако надежды эти мешались со страхами, столь же древними, как Разлом.
Порыв ветра всколыхнул вознесенное над Твердыней белое знамя, и оно заполоскалось, будто пытаясь рассечь казавшуюся совсем близкой луну. Вместе со знаменем извивался, словно оседлав ветер, изображенный на нем змей с когтистыми лапами, львиной гривой и ало-золотой чешуей. Над Твердыней реяло знамя Пророчества, Пророчества, исполнения которого ждали с надеждой и страхом. Знамя Дракона, Возрожденного Дракона. Знак, возвещавший, что мир будет спасен, но спасен ценой грядущего нового Разлома. Как будто вознегодовав на непокорство горделивого стяга, ветер перестал трепать его и обрушился на каменные стены Твердыни. Знамя Дракона обвисло, словно в ожидании новых, более яростных бурь.
На одном из верхних этажей Твердыни, в комнате, выходящей на южный фасад, в ногах кровати под пышным балдахином сидел на сундуке Перрин. Взгляд его был прикован к молодой темноволосой женщине, которая расхаживала из угла в угол. В золотистых глазах юноши читалась настороженность. Обычно Фэйли подтрунивала над ним, видно, ее слегка потешала его склонность взвешивать и обдумывать каждый свой шаг, но сегодня вечером, со времени своего прихода, она не проронила и десяти слов. Он ощущал стойкий аромат розовых лепестков, которыми была пересыпана после стирки ее одежда, — ее аромат. Но помимо этого Перрин учуял запах тревоги, исходивший от девушки, и удивился — Фэйли умела держать себя в руках. Странно, отчего она так нервничает, — у него даже спина зачесалась, и вовсе не от того, что он вспотел. Юбка девушки мягко шуршала в такт ее шагам. В досаде Перрин поскреб свою двухнедельную бородку, которая начала курчавиться сильнее, чем его шевелюра, и, наверное в сотый раз, подумал, что не мешало бы побриться.
— Она тебе идет, — промолвила Фэйли, неожиданно остановившись.
Перрин неловко пожал широченными налитыми плечами, выдававшими в нем кузнеца. Девушка как будто прочла его мысли, и такое случалось не раз.
— Чешется, — смущенно пробормотал он и тут же пожалел о том, что произнес это столь нерешительным тоном. В конце концов, это его борода, и он волен делать с ней что вздумается — захочет и сбреет.
