Томас Сван - Зеленый Феникс
– Я знаю, как он любит тебя, – сказала она тихо, – и как вы оба тоскуете по Креусе. Он хороший сын.
– Ты считаешь, что мы с Креусой были животными, неспособными любить?
– Нет, Зимородок.
– А Дидона? Я любил ее жадно и страстно, в этой любви было мало нежности и много боли, но не было ничего дурного.
– Ты оказал ей честь своей любовью. Ты предложил жизнь, а она избрала смерть. Она была грешницей.
– Нет, просто несчастной женщиной, ошибочно принявшей лето за весну, пытавшейся остановить падающие капли в водяных часах и удержать на месте тени, движущиеся по солнечному циферблату. Мне надо идти, Меллония. Подожди немного, а затем выходи из Дерева. Ты можешь сказать подругам, что позабыла все свои сны. Ты не единственная, у кого не будет ребенка после встречи с Богом.
– Но я больше никогда не вернусь сюда, и меня возьмет в темноте какой-нибудь Повеса.
– Тогда отдайся при свете дня тому, кто сначала покорит твое сердце и лишь потом попросит тело. Ты еще встретишь Другого Скакуна.
– Он был мне братом. Теперь я это понимаю.
– Ты встретишь мужчину, а не брата. Может, это будет мой сын?
– Нет!
– Меллония, ты несправедлива к нему. Ты ему очень нравишься.
– Мне он тоже нравится. Но думать я буду всегда о другом.
Эней смущенно вздохнул. Она не видела его в темноте, но могла представить, как он в нерешительности морщит лоб. Когда дело касалось женщин, он вел себя, как ребенок. Семнадцать лет тяжким грузом лежали у нее на плечах. За то время, пока утренняя заря раскрывает лепестки, чтобы предстать во всем своем великолепии, она узнала правду о Дереве и правду о том, что было в ее сердце, и все же не она, а Эней не мог найти нужных слов. Мудрый Эней, прекрасно знающий своих людей, долгие годы ведущий их за собой сквозь все опасности, разбирался в тайнах девичьих сердец не лучше, чем какой-нибудь фавн.
– Глупый, глупый Зимородок. Я люблю тебя!
– Боже! – воскликнул он, и в этом возгласе слышалась бесконечная мука. – Креуса любила меня. Дидона любила меня. Они обе обратились в пепел. Я несу смерть женщинам, которых люблю. Возможно, это проклятие Афродиты, наказывающей за то, что мой отец раскрыл тайну их свидания в лесу.
– Ты оставил свое проклятие в Карфагене, или же оно упало в море во время бури. Ты потерял его где-то, и я ни капельки не боюсь обратиться в пепел. Да, мою мать действительно убило молнией, но ей было девяносто семь лет, а мне семнадцать.
– Я должен построить город. А ты должна жить в Дереве.
– Построй его в устье Тибра и, конечно, окружи высокой стеной, чтобы ни один лев не перелез через нее, а я буду приходить к тебе, когда смогу.
– И вызывать этим гнев Волумны?
– Чтоб Сильван взял Волумну! Ей пошло бы это на пользу. Зимородок, ты отвергаешь меня? Я не рассержусь, если это так. Ты ведь никогда не просил моей любви. Всю свою жизнь я прожила в Вечном Лесу. Что могу я предложить герою Трои, легендарному мореплавателю, кроме сотканной моими руками туники или ковра? Могу починить паруса. Покрасить корпус корабля. Я играю на флейте лучше Повесы, а пою так же нежно, как соловей, только не так грустно. Я даже читаю свитки, египетские и греческие, не говоря уже о латинских. Ты знал об этом, Эней? Я быстро освою то, что жена должна уметь в первую очередь.
(Он выглядел озадаченным; это не трудно было заметить.)
– Я имею в виду, конечно, постель. Все те маленькие хитрости, которые заставляют мужчин предпочитать ее любой другой мебели. – Она читала об этом в своих свитках, но обычно быстро пробегала эти места; надо будет вернуться к ним и как следует изучить. – Я не могу соперничать с твоими царицами – Креусой, матерью твоего сына, и Дидоной, с горящими черными глазами. Но Скакун говорил, что я красивая. Я красивая, Зимородок?
– Красивые – можно сказать о маргаритках. Ты – роза, чудо, появившееся из земли с помощью нежных рук Персефоны.
– Я люблю маргаритки. Они гораздо более нежные и чувствительные, чем ты думаешь. Но я понимаю, что ты намеревался сделать мне комплимент. Поцелуй меня, Зимородок. Я хочу сейчас же начать учиться, а то мы можем столкнуться носами.
– Если я поцелую тебя, я забуду о возрасте и о проклятии. Я буду любить тебя и как животное, и как человек. Ты видела нас с Асканием, когда мы плавали в Тибре. Тогда ты сказала, что наши обнаженные тела не напугали тебя. Это правда?
– Вы показались мне красивыми, такими, как я и сказала. Мне понравилось, что вы другие, и понравилось то, чем вы, мужчины, так любите хвастаться.
– В Дардании есть поговорка, которой меня научил отец. Он сказал, что узнал ее от Афродиты. Любовь – это мотылек. Ты знаешь, что это значит, Меллония?
Почему этот любимый, сводящий ее с ума мужчина, все произносит и произносит свои красивые фразы, когда губы созданы для поцелуев? Ладно, она будет отвечать ему тем же, пока он не устанет от поэзии и не вспомнит, что не поэмы создают любовь, а любовь создает поэмы.
– Это значит, что она приходит внезапно и неожиданно.
– И так же быстро может исчезнуть.
– Все исчезает, – ответила Меллония, – и возвращается вновь. Когда я ложусь, чтобы погрузиться в Белый Сон, я твердо знаю, что проснусь с появлением первых почек. Когда я лягу, чтобы уснуть последним сном, то буду ждать пробуждения в том месте, которое ты назвал Элизиумом. Там меня встретят мать и Скакун. И ты. Сказать тебе, что ты для меня значишь?
И она запела:
Альциона, лунная птица,
Прилетевшая издалека,
От морей, что слюдой сверкают
За эбеновой бездной ночи!
Ты слети ко мне, альциона,
И осыпь ты меня, пролетая,
Обитателя темного тверди,
Серебром твоей лунной пены.
Это, конечно, не мои стихи. Меня научила им мать, я только заменила «чайку» на «зимородка». Но довольно поэзии, мой любимый Зимородок. Давай притворимся, что мы плывем в Тибре.
Она сняла через голову тунику и бросила ее на листья. За ней последовали булавки, ножные браслеты, подвеска. Оставался лишь обруч, украшенный порфирами. Она небрежно швырнула его, будто увядший венок.
– Ты готов плыть, Зимородок?
– Да, – прошептал он.
Неожиданно она с такой силой толкнула дверь, что та слетела с кожаных петель, солнце хлынуло в Дерево, и прекрасное нагое бронзовое тело Энея засветилось в его лучах.
– Меллония, нас увидят!
– Глядя на нас, мой народ многое поймет. И фавны тоже.
– Но сын…
– Ты думаешь, он не знает, как появился на свет? Он вряд ли верит в Священные Деревья.
Утомленная роза, вырвавшись из темной подземной крепости и раскрыв наконец свои лепестки, спит, когда на нее опускается роса и мечтает, когда ее освещает солнце. Спать и мечтать… спать и мечтать… Что еще нужно?
