Глен Кук - Десять Поверженных
Одноглазый, Гоблин и Немой распространяли вокруг Гвардии ореол колдовства. Мы ускользнули, блеснув, как рыба, между пальцами неуклюжего рыбака. Батальон неприятеля, охотившийся за нами, не учуял даже нашего запаха. Мы направились прямо на север. Капитан хотел найти Хромого.
В тот же день вечером Одноглазый решил запеть походную песню. Гоблин запищал, протестуя. Одноглазый ухмыльнулся и запел ещё громче.
— Он перевирает слова! — завопил Гоблин.
Люди ухмылялись в предвкушении событий. Одноглазый и Гоблин враждовали с незапамятных времён. Всегда начинал Одноглазый. А Гоблин был чувствителен, как слабое пламя свечи. Их ссоры были большим развлечением.
На этот раз Гоблин не отвечал. Он не обращал на Одноглазого внимания. Маленького чёрного человека это задело. Он запел громче. Все ждали фейерверка. Но всё закончилось очень скучно. Одноглазый так и не дождался ответа. Он надулся. Немного погодя Гоблин сказал мне:
— Держи ухо востро, Каркун. Мы в чужой стране. Всё может случиться, — он захихикал.
На ляжку лошади, на которой ехал Одноглазый, опустился слепень. Животное взвыло и встало на дыбы. Сонный Одноглазый кувырнулся назад. Все заржали. Маленький сморщенный колдун вылез из пыли, изрыгая проклятия и хлопая себя старой помятой шляпой. Свободной рукой он саданул свою лошадь и со стонами запрыгал вокруг, дуя на костяшки пальцев.
Наградой ему были всеобщий свист и улюлюканье. Гоблин ухмылялся.
Вскоре Одноглазый опять задремал. Этому можно научиться, проехав на лошади достаточное количество утомительных миль. Ему на плечо уселась птичка. Он храпел… Птичка оставила огромный и вонючий след. Одноглазый взвыл. Он чуть не порвал себе куртку, стряхивая экскременты.
Мы опять засмеялись. А Гоблин выглядел невинным, как девственница. Одноглазый бросал хмурые взгляды и ворчал, но так и не допёр.
Проблеск догадки мелькнул у него только тогда, когда мы оказались на вершине холма и увидели, как целая банда каких-то карликов размером с обезьяну суетливо целует своего идола. Идол напоминал лошадиный зад, а каждый карлик был Одноглазым в миниатюре.
Маленький колдун бросил на Гоблина взгляд исподлобья. В ответ на это Гоблин с невинным видом пожал плечами.
— Один — ноль в пользу Гоблина, — рассудил я.
— Ты бы лучше за собой последил, Каркун, — проворчал Одноглазый. — А то сейчас будешь целовать вот это место, — и он похлопал себя по заднице.
— После дождичка в четверг.
Он был более опытный колдун, чем Гоблин или Немой, но не было нужды особо доверять его словам. Если бы он мог осуществить хотя бы половину своих угроз, то был бы опасен даже для Поверженных. Немой всё-таки более последователен в своих действиях, а Гоблин изобретательнее. Одноглазый не будет спать ночами, думая о том, как свести счёты с Гоблином за его проделки.
Странная пара. Я не знаю, как они ещё не поубивали друг друга.
Насчёт того, чтобы найти Хромого, было проще это сказать, чем сделать. Мы шли по его следу, натыкаясь на брошенные укрепления и тела мёртвых повстанцев. Наш путь повернул из леса вниз, в долину, где среди широких лугов искрился водный поток.
— Что за чёрт? — спросил я Гоблина. — Очень странно.
Луга покрывали низкие чёрные холмы. И везде лежали мёртвые тела.
— Именно по этой причине Поверженных и боятся. Смертельные заклинания. Их сила даже вспучивает землю.
Я остановился, чтобы осмотреть один из таких холмов. Его границы имели форму правильной окружности и были такими чёткими, как будто их обвели карандашом. В этой черноте лежали обуглившиеся скелеты. Мечи и наконечники копий выглядели как восковые имитации, слишком долго пролежавшие на солнце. Я поймал на себе взгляд Одноглазого.
— Когда научишься такому фокусу, я тебя буду бояться.
— Если бы я мог делать такое, я бы сам себя боялся.
Я осмотрел ещё один круг. Он был в два раза больше, чем первый. Рядом со мной остановился Ворон.
— Работа Хромого. Я уже видел такое.
Я презрительно фыркнул. Может, Ворон был в приличном настроении, что так разговорился?
— И когда же?
Он остался глух к вопросу.
Ворон упорно не желал вылезать из своей раковины, в половине случаев не здоровался и обходил стороной разговоры о том, кто он и что.
Он хладнокровен. Ужасы этой долины не тронули его.
— Хромого тут разбили, — решил Капитан, — он побежал.
— Будем держаться за ним? — спросил Лейтенант.
— Это чужая страна. В одиночку нам действовать опасно.
Нам оставалось только пойти по жуткому кровавому следу. Полоса разрушений указывала нам путь. Сожжённые деревни, вырезанные жители и перебитый скот. Отравленные колодцы. Хромой не оставлял за собой ничего, кроме смерти и отчаяния.
Нашей задачей было помочь удержать Форсберг. Но мы были обязаны присоединиться к Хромому. Я не хотел иметь с ним ничего общего. И я не хотел даже находиться рядом с ним.
По мере того, как следы разрушений становились всё более свежими, у Ворона поднималось настроение. Тревога и замкнутость превращались в решимость, за которой скрывалось его твёрдое самообладание.
Когда я пытаюсь распознать, что творится в душах моих сотоварищей, мне всегда хочется обладать одной маленькой способностью. Мне хочется сделать так, чтобы можно было заглянуть им внутрь, дабы разглядеть те светлые и тёмные помыслы, которые ими движут. Затем, только мельком заглянув в джунгли своей собственной души, я начинаю благодарить небеса за то, что такой способностью не обладаю. Человеку, который едва-едва удерживает перемирие с самим собой, уже нет никакого дела до чуждой ему души.
Но я решил держаться поближе к нашему новому собрату, чтобы понаблюдать за ним.
ГЛАВА 3
Толстопузый, прискакав из авангарда, доложил о том, что мы приближаемся. Но в его докладе не было никакой нужды. Весь горизонт впереди застилали клубы дыма. Эта часть Форсберга была плоской и открытой. И изумительно зелёной. Столбы маслянистого дыма на фоне бирюзового неба вызывали просто отвращение.
Ветра почти не было. Вечер обещал быть жарким.
Толстопузый вертелся возле Лейтенанта. Мы с Элмо прекратили обмениваться старыми сплетнями и прислушались. Толстопузый указал на дым.
— В деревне ещё люди Хромого, сэр.
— Говорил с ними?
— Нет, сэр. Длинноголовый подумал, что вам это не понравится. Он ждёт рядом с деревней.
— Сколько их?
— Двадцать — двадцать пять. Пьяные и хилые. Их офицер ещё хуже, чем его люди.
Лейтенант бросил взгляд назад.
