Генри Каттнер - Тёмный мир
…Они глядели на меня недоверчиво. Губы их двигались в безмолвном вопросе. С удивлением я понял, что вижу перед собой настоящие лица.
В волшебных заклинаниях Фрейдис я перемещался по какому-то внепространственному мосту, где может обитать только дух, и я встречался с мыслями членов Совета, встречался с их вопрошающими глазами. Они узнали меня. Они настойчиво задавали мне вопрос, которого я не слышал.
Смерть была на уме Матолча, когда он повернул ко мне свое лицо. Вся его ненависть ко мне ярко горела в его желтых глазах. Губы его двигались, и я почти мог его слышать. Черты лица Медеи поплыли передо мной, заслоняя лицо оборотня. Ее алые губы задавали мне вопрос – все время один и тот же вопрос:
– Ганелон, где ты? Ганелон, любимый мой, где ты? Ты должен вернуться к нам, Ганелон!
Безликая голова Эйдерн возникла между Медеей и мной, и очень отчетливо я услышал ее холодный голос, эхом повторяющий все ту же мысль.
– Ты должен вернуться к нам, Ганелон. Вернуться к нам и умереть!
Злобная ярость красной пеленой закрыла от меня эти лица.
Предатели, фальшивые друзья, убийцы, забывшие клятву, данную Совету! Как осмелились они угрожать Ганелону, самому сильному из всех них? Как они осмелились и почему?
Почему?
Мой мозг напряженно искал ответа. Затем я понял, что одного лица передо мной не было. Эти трое искали меня своими мыслями в астрале, но куда делся член Совета Гаст Райми?
Я попытался установить контакт с его мозгом, но у меня ничего не получилось. Я вспомнил Гаста Райми, чье лицо Эдвард Бонд никогда не видел. Старый, старый, стоящий выше добра и зла, выше страха и ненависти, Гаст Райми, самый старый и мудрый из всего Совета. Если бы он пожелал, то мог бы ответить на мою ищущую мысль, но если он не желал, то ничто не могло заставить его это сделать… Ничто не могло причинить вреда самому Старейшему, потому что он жил только силой своей воли.
Он мог покончить со своей жизнью в одно мгновение. Он был как пламя свечи, отклоняющееся в сторону при малейшей попытке схватить его. Жизнь для него ничего не значила. Он не цеплялся за нее. Если бы я попытался схватить его, он выскользнул бы из моих пальцев, как ртуть. Он так же не может стать совсем мертвым, как и живым, и если он не захочет, он никогда не нарушит своего спокойствия ради мысли, которая должна будет превратить его в бесчувственное тело.
И мысль его и образ его лица не показывались, несмотря на мои вопросы. Он не отвечал. Все остальные члены Совета продолжали взывать ко мне со странным отчаянием: Вернись и умри, лорд Ганелон! Но Гасту Райми это было безразлично.
Итак, я понял, что это по его приказу был подписан мой смертный приговор, я понял, что мне надо найти Гаста Райми, и каким-то образом заставить его ответить мне, Его, которого вообще невозможно было заставить, потому что любая сила была против него бессильна. И все-таки я должен был заставить его.
Все это промелькнуло у меня в мозгу, пока я без всяких усилий скользил по большому залу Кэр Ллира, подхваченный той волной прилива, который зародился глубоко в сознании Ганелона. Избранника Ллира – Ганелона, который в один прекрасный день должен вернуться к нему, как я возвращался сейчас.
Золотое Окно сверкало передо мной. Я знал, что это то самое окно, через которое великий Ллир глядит на свой мир, через которое он берет приносимые ему жертвы. Ллир был голоден. Я почувствовал его голод. Мысли Ллира тоже были в астрале в тот момент, когда я понял, куда я двигаюсь, и почувствовал за Золотым Окном возбуждение.
Ллир тоже уловил мое присутствие своим сознанием. Он знал своего избранного. Он раскрыл мне свои богоподобные объятия, из которых – я знал – не было возврата.
Я услышал беззвучный крик Медеи, исчезающей как клуб дыма из этого плена сознания, когда она в ужасе старалась ни о чем не думать. Я услышал беззвучный вой Матолча, в котором тоже слышался ужас, и он тоже исчез. Эйдерн я даже не слышал, потому что она исчезла так внезапно, как будто никогда ни о чем не думала. Я знал, что все трое сидели сейчас в замке, стараясь закрыть свой мозг от всех мыслей, в то время как Ллир искал по всему астралу ту пищу, в которой ему так долго отказывали.
Одна моя часть разделяла ужас членов Совета, но другая часть помнила Ллира. На мгновение я почти вспомнил и ощутил тот темный экстаз, когда Ллир и я были одним, и воспоминания сладкого ужаса вернулись ко мне, воспоминания о власти над всеми живыми существами.
Все это было бы мое, стоило мне только захотеть. Для этого надо только полностью раскрыться перед Ллиром. Только один человек в поколении посвящается Ллиру, деля с ним его божественную душу, участвуя с ним в экстазе пожирания человеческого жертвоприношения, и я был бы этим человеком, если бы решился завершить ритуал, который отдал бы меня Ллиру. Если бы я решился, если бы осмелился!
Воспоминания о моем гневе вернулись ко мне. Я не должен расслабляться и думать о возможном счастье объединения. Я поклялся положить конец Ллиру. Я поклялся старинным Символом покончить с Советом и Ллиром. Медленно, неохотно мой мозг начал освобождаться от контакта с мыслью Ллира.
* * *В тот момент, когда контакт был прерван, волна ужаса целиком захлестнула меня. Я почти дотронулся до него. Я почти позволил погрузить себя в то, чего не мог понять ни один человеческий мозг, при этом страшном прикосновении этого… этого… Ни один язык не дал бы определения тому, чем был непознаваемый Ллир. Но я понял, что происходило в моем мозгу, когда я был Эдвардом Бондом. Он не мог жить на той же земле, что и Ллир, делить с ним ту же самую жизнь было наказанием, делавшим жизнь невыносимой, если знать, что Ллир существует.
Я должен положить конец ему. В эту минуту я понял, что должен буду встать лицом к лицу с существом, которое мы знали как Ллира, и бороться с ним до конца. Но одно из человеческих существ пока не находилось с ним лицом к лицу. Но у меня, его убийцы, не было другого выхода, ведь я поклялся убить его.
Весь дрожа, я стал уходить из черных глубин астрала, выбираясь на поверхность спокойных голубых бассейнов мысли, которые были глазами Фрейдис. Темнота вокруг меня стала светлеть, и постепенно перед моими глазами показались стены пещеры, горящее пламя и высокая колдунья, которая погрузила меня в эти глубины силой своих заклинаний.
Я возвращался к действительности, и медленно, медленно знание возвращалось в мой мозг короткими вспышками, слишком быстрыми, чтобы их можно было передать словами. Я знал, я вспомнил.
Жизнь Ганелона мелькала передо мной в картинах, которые ярко проскальзывали в моем мозгу и оставались навеки там запечатленными. Я знал его властность, его тайные силы, его слабости и его грехи. Я восхищался его силой и гордостью. Я вновь стал Ганелоном, или почти стал.
