Владимир Голубев - Мерзавец
Глава 9. Архипелаг
Павел Ильич.
Огненный смерч поднял тело Павла на высоту нескольких километров. Уже теряя сознание, используя последние запасы магии, Павел попытался уйти телепортом в Роззе, и потерял сознание. Пришел он в себя только спустя несколько часов от укуса небольшого краба, который преступил к поеданию огромного куска мяса, думая, что человек умер. Амулет спас Павла от взрыва в замке Дюк, он сохранил ему жизнь при падении на землю, но не в силах был уберечь от лучей жаркого южного солнца, которое зажарило Павла и превратило его лицо в один огромный волдырь. Левое ухо горело огнем. Павел попытался наколдовать исцеляющее заклинание, но понял, что он магически пуст, и негде не чувствует источников магии. Павел выкачал остатки магии из амулета. Силы было слишком мало для телепортации, не то, что для лечения. «Как на Земле», — подумал Павел, — «Где же я нахожусь?»
Песчаный пляж шириной почти в километр с небольшими дюнами, покрытыми жалкими кустиками, напомнил Павлу окрестности Анапы, где он отдыхал в молодости.
Мокасины проваливались в мелкий песок-ракушечник, тот набивался в носки, и когда пляж закончился, Павлу пришлось сесть, чтобы переобуться. Неожиданно сзади, совсем рядом зарычала собака. Двое негритят лет семи-восьми без страха смотрели на Павла, а маленькая, удивительно худая собака явно трусила, но находила в себе силы выполнять свой долг, ожидая поддержку от хозяев. Отсутствие одежды на мальчике и девочке ни о чем не говорило, также как и их непонятный язык.
* * *Рабство для Павла не было унизительно, оно изнуряло его. Наказывали белого раба редко, первой жестокой порки хватило, чтобы выбить глупости из пустой головы «святого мага». Павел мог убить палача и десяток мерзких негров-хозяев, но его проблему это не решало. Бегство с острова было крайне опасно. Серьёзной проблемой для других рабов являлся секс, социальный статус раба не привлекал ни рабынь, ни, тем более, свободных женщин. Для Павла и эта проблема не существовала, по причине его сексуальных расстройств. Когда в сезон дождей рабам разрешали немного отдохнуть и «озабоченные самцы» пускались во все тяжкие, Павла наблюдал за ними со стороны, единственная желанная для него женщина — Рушель жила невообразимо далеко. Десять лет монотонного труда на сахарной плантации могли свести в могилу любого. Жизнь, казалось, не имела смысла. Каждый год в сезон дождей на Павла накатывало желание утопиться в море, но не хватало мужества. Рабство сделало Павла жилистым и необыкновенно худым, вылечило от хромоты и добавило выносливости. Очередной шторм сезона дождей разбил о песчаную косу большое эльфийское судно. Рабы сбежались на берег, посмотреть на развлечение, чужое несчастье для рабов — смешно и радостно. Никто не помогал тонущим эльфам, это было опасно. Павел пару раз наблюдал, как волна утаскивала в море глупых негров. Те считали себя в безопасности за полсотни метров от моря. Экипаж судна почти целиком добрался до берега, но не мог выбраться на сушу. Волна сбивала с ног и утаскивала эльфов обратно в море. Удар о плотный мокрый песок оглушал, волна уносила на глубину, и эльфы гибли под радостные крики зрителей. Одному пловцу удалось поймать волну, и на её гребне он пронесся над пляжем половину пути. Затем эльф нашел в себе силы пробежать, ковыляя, десяток метров и удержать удар следующей волны. Еще трое счастливчиков чудом выиграли схватку с морем. Новых рабов увели на плантацию. Среди них был эльф по имени Мове. Через полгода трое из четверых новичков погибли, а Мове стал Павлу другом. Эльфы ушли в побег на маленьком плоту под парусом поздним вечером, а через день негры привезли их тела, чтобы развесить на площади Наказаний. Мове плакал тихо, почти незаметно. Его и Павла наутро, после побега, забили в колодки и располосовали бамбуковыми палками спину.
— Это научит остальных покорности! — сказал хозяин-негр после того, как оба белых потеряли сознание.
— Они останутся в колодках без пищи и воды до тех пор, пока их друзей не вернут, — приказал хозяин охраннику. Павел слышал его. Сознание, казалось, оставило его. Тело не желало терпеть страшную боль, и только отрешенность и безразличие к своей судьбе не давали ему впасть в отчаянием. Ему давно было безразлично — жив он или умер. Колодки стояли на открытом месте, посреди площади. Жгучие лучи южного солнца нагревали изуродованную, кровоточащую спину Павла. На кровавое пиршество слетелись насекомые. Рабы, согнанные на представление, радостно смотрели на пытки и мучения белых. Ни Павла, ни эльфов никто из них не любил. Осознание того, что кому-то хуже, что кого-то унижают, над кем-то издеваются, а тех смельчаков, что имели смелость сбежать, поймают и убьют, наполняла сердца рабов радостью. Если бы рабам было позволено, то они забросали бы Павла камнями и забили палками насмерть. Мове стонал, корчился и извивался в колодках, сдирая кожу на руках и ногах.
— Пить! — стонал он, хотя прошло всего два-три часа. Никто не торопился принести воды. Площадь была пуста. Сами небеса проявили к мученикам свою милость. Небольшая туча пролилась потоками дождя. Вода не успевала впитываться в песок, так много её было.
— Спина, моя спина, — тихо стонал Мове, всхлипывая.
* * *Когда негры привезли и вывесить на площади Наказаний тела трех беглецов, Павла и Мове освободили и бросили в тень. Умирать. Глаза Павла засверкали, кулаки сжались, а лицо окаменело.
— Помнишь, ты удивлялся, зачем я живу? У меня нет жены, нет детей, нет любимой, я стал чужим для своих друзей. Я не был двадцать лет на родине. У меня не было иной цели в жизни, кроме спокойной, комфортной старости.
— У тебя есть друг! Это я!
— А у тебя есть долги дома. Твои жена и дети не выживут одни. Так найди в себе мужество встать! Мы должны добраться до хижины, должны намазать спину мазью из алоэ. Нам необходимо выжить. Мы убьем охрану и захватим судно!
— Умрем достойно! — Мове дернулся и застонал. Его голос прервался, он начал задыхаться.
— Идем! Иначе мы сгнием здесь, — зарычал Павел. Мове отдышался.
— Никогда не видел тебя таким решительным. Мне казалось, что в тебе отсутствуют все три человеческих страсти. Ни жажды власти, ни богатства, ни женщин в тебе нет.
— Моя нация очень терпелива, но когда оно кончается … Мы можем сотни лет смириться и ждать, а потом ужасный, кровавый бунт!
— Ты очень нетерпелив. Я имею в виду для своей нации. Всего десять лет, — криво улыбнулся Мове.
— Не тяни время. Сосредоточился. Встал.
* * *Казалось, что дорогу до хижины не одолеть. Эльф не стонал, не канючил, но его серое, после пытки, лицо сделалось черно-белым. Его глаза ввалились, белки покраснели от крови, дыхание стало хриплым, и последнюю сотню метров Павлу пришлось подставить Мове своё израненное плечо.
