Хоуп Миррлиз - Луд-Туманный
– Вздор! – воскликнул мастер Натаниэль. Теории Мамшанса по поводу герцога Обри он выкинул из головы сразу же. Но его очень взволновало сказанное о волшебных фруктах, и он все больше убеждался в правоте Эндимиона Хитровэна, считавшего, что в Лебеди-на-Пестрой Ранульф будет дальше от искушения, чем в Луде.
Он имел еще одну беседу с Хитровэном, после чего было решено, что как только госпожа Златорада и Конопелька соберут Ранульфа в дорогу, тот немедленно отправится на ферму вдовы Бормоти. Эндимион Хитровэн сказал, что хотел пособирать травы в тех местах и с удовольствием поедет туда с мальчиком.
Конечно же, мастеру Натаниэлю хотелось бы отвезти Ранульфа самому, но по закону мэр мог покидать Луд только в случае служебной необходимости.
Вместо себя он решил отправить Люка Коноплина, парня лет двадцати, внучатого племянника старой Конопельки. Он работал в саду и всегда был преданным слугой Ранульфа.
И вот через неделю, прекрасным солнечным утром Эндимион Хитровэн приехал к Шантиклерам на лошади, чтобы забрать ожидавшего его с нетерпением Ранульфа. На мальчике были сапоги со шпорами, и выглядел он, как много месяцев назад.
Прежде чем Ранульф сел на лошадь, мастер Натаниэль, смахнув слезу, поцеловал его в лоб и прошептал:
– Черные грачи улетят, сынок, и ты вернешься загорелый, как моряк, здоровый, как ягодка, и веселый, как кузнечик. А если ты захочешь меня видеть, пришли только весточку с Люком, и я примчусь к тебе галопом, законно это или нет!
Из решетчатого окна под крышей появилась голова Конопельки в ночном чепце. Она трясла кулаком и кричала:
– Имей в виду, Люк, если не будешь заботиться о нашем мальчике, ты у меня получишь!
Пока эта небольшая кавалькада проезжала по мощеным булыжником улицам, многие провожали ее любопытными взглядами. Мисс Салат и мисс Рози, две миловидные дочери главного часовщика, возвращавшиеся с рынка, решили, что Ранульф выглядит на лошади очень мило.
– Хотя, – добавила мисс Рози, – говорят, он немного… странный, и как жаль, что он унаследовал от мэра эти рыжие волосы.
– Ну что ж, Рози, – отпарировала Салат, – по крайней мере, он не прячет их под черным париком, как один мой знакомый подмастерье!
И, запрокинув головку, она засмеялась.
Много женщин, глядя им вслед, посылали благословения Эндимиону Хитровэну, сожалея, что не он мэр и Верховный Сенешаль. А несколько мужчин сурового вида злобно выругали Ранульфа. Но матушка Тиббс, полусумасшедшая прачка, танцевавшая легче любой девушки, несмотря на свои сорок зим и лет, и, следовательно, имевшая большой успех на танцах в тавернах (а танцы играли важную роль в жизни на родных масс Луда-Туманного), так вот, сумасшедшая матушка Тиббс, пользовавшаяся дур ной репутацией, несмотря на свое до странности благородное и невинное лицо, бросила ему букет цветов и прокричала певучим звенящим голо сом:
– Кукареку! Кукареку! Сын хозяина отправляется в страну, где все яйца золотые!
Но никто и никогда не обращал внимания на слова матушки Тиббс.
За время их путешествия в Лебедь ничего, достойного упоминания, не произошло, кроме бесконечной прелести лета вдали от города. Березовые рощицы карабкались по крутым склонам, пробиваясь сквозь свою же прошлогоднюю листву; поля пестрели таволгой и щавелем; акации стояли в цвету, а ветер распушивал ивы белыми соцветиями.
Время от времени земные чудеса – синяя вспышка зимородка, рыжая молния лисицы – будоражили и приводили в трепет сердце, распространяя вокруг себя красоту.
Вдали там и сям, по берегам тихо струящейся Пестрой, неподвижно, в полной тишине стояли деревушки с опрятными домиками под красной черепицей – наименее тщеславные из окружающего великолепия: они никогда не любовались своим отражением в воде, а устремляли взгляд к линии горизонта.
Путникам встречались разрушенные замки, увитые плющом, – символы минувших времен; в заросли плюща ныряли дикие голуби, оставляя за собой аметистовый след; точно так же на пучке зеленых листьев видны лиловые пятна, потому что там прячутся фиалки.
И садилось солнце, и тогда всадники наблюдали, как мир теряет краски. Было ли это дерево в самом деле зеленым, или они только помнили, что еще несколько секунд назад оно было зеленым?
И цель, которую преследуют все путешественники, – большая широкая дорога манила, белея в сумерках.
Но на третий день (ради Ранульфа они ехали не торопясь) все изменилось, особенно деревья, и вместо акаций, ив и берез – таких знакомых живых существ, вечно нашептывающих секреты самим себе, – появились сосны, сеньоры-дубы и оливковые деревья. Поначалу они показались Ранульфу безжизненными произведениями искусства, и он воскликнул:
– Ох, гляньте, какие смешные деревья! Они похожи на старые статуи в Полях Греммери!
Но в той же степени они были похожи на старинную трагедию. Потому что если можно выразить в пластических формах человеческий или сверхчеловеческий опыт и трагический конфликт личности, тогда можно почти поверить в то, что ветер погнул эти покореженные деревья в соответствии с древней, давно минувшей драмой.
Однако оливковые деревья и сосны не могут расти вдали от моря. А море, несомненно, находилось восточнее Луда-Туманного, значит, с каждой милей они удалялись от него все дальше?
Это было море под Горами Раздора и Эльфскими Пределами – невидимое море Страны Фей.
Они приехали в деревню Лебедь-на-Пестрой во второй половине дня. Деревня – десяток домиков, разбросанных вокруг треугольника необработанной общинной земли, с оливами и чахлыми фруктовыми деревьями. Этот кусок земли использовался в качестве деревенской свалки. Вдали виднелись мягкие очертания поросших соснами Гор Раздора – прекрасный фон для цветов разных времен года. И в самом деле, они придавали достоинство и значительность всему, что жило, росло или происходило на их фоне.
Выехав из деревни, они свернули на проселок – вправо от большой дороги. Он уводил в долину, мягкие отлогие склоны которой были покрыты виноградниками и полями пшеницы. Иногда они проезжали небольшие дубовые рощи: стволы деревьев казались кроваво-алыми в тех местах, где была содрана кора. Повсюду рос низкий кустарник. Над ним трудились мириады пчел – так он благоухал.
С каждой минутой горы придвигались все ближе, и сосны на склонах стали проступать на фоне ковра из вереска, словно рельеф из более плотного вещества, напоминая густую зеленую пену водяного кресса на отливающем пурпуром стоячем болоте.
Наконец они приехали на ферму. Красивую старую помещичью усадьбу окружали амбары и сараи под красной черепицей. Возле дома, подобно геральдическим символам, возвышались два великолепных платана; их стволы поражали невероятной толщиной.
