Нил Стивенсон - Король бродяг
— Так почему же ты говоришь, что мне было бы лучше здесь? — Элиза кивнула на монастырь, тянущийся к дороге готическими флигелями, словно жук — жвалами.
— Некоторые сказали бы, что я должен был предупредить раньше: ты пустилась в путь с человеком, которого в большинстве стран могут схватить и повесить без разбирательства.
— О-о-о! Ты ужасный преступник?
— Лишь отчасти — но не поэтому.
— Так почему же?
— Я принадлежу к определенному типу — дьяволов бедняк.
— Ой.
— Стыдно признаваться, однако в опьянении от боя и бренди я показал тебе другой мой секрет и не думаю, что могу упасть в твоих глазах ещё ниже.
— Что такое дьяволов бедняк? Ты сатанист?
— Если бы! Нет, это английское выражение. Есть два вида бедняков — Божьи и дьяволовы. Божьим беднякам — вдовам, сиротам и бежавшим из плена смазливым белым невольницам — можно и нужно помогать. Чертовым беднякам помогать бесполезно — только деньгам перевод. Разницу между этими двумя категориями признают все цивилизованные страны.
— Думаешь, тебя повесят прямо здесь?
Они остановились на холме над поймой Дуная. Внизу лежал Линц. После ухода войск он сжался раз в десять, до своих обычных размеров: на земле остался шрам вроде розовой кожицы на месте отпавшего струпа.
— Сейчас тут должно быть более или менее ничего — много солдат возвращается через этот край. Всех не перевешаешь — верёвки в Австрии не хватит. Я насчитал полдюжины висельников на деревьях у городских ворот и ещё столько же голов на стенах — умеренно низкое количество для города такого размера.
— Тогда на рынок, — объявила Элиза, сверкая глазами.
— Ага. Въезжаем в город, находим улицу торговцев страусовыми перьями и идём от лавки к лавке, выбирая, кто больше даст?
Элиза сникла.
— В том-то и беда с редким товаром, — сказал Джек.
— И что ты думаешь делать?
— О, любой товар можно продать. В каждом городе есть улица, где купят что угодно. Мое дело — знать эти улицы.
— Джек, какую цену даст скупщик краденого? Мы очень сильно прогадаем.
— Зато у нас будет в карманах серебро, девонька.
— Может, потому ты и дьяволов бедняк, что, заполучив ценную вещь, пробираешься в город, как человек, которого ждёт наказание, и идешь к последнему барыге, который работает даже не на самого перекупщика, а на его посредника.
— Заметь, я жив, свободен, при ботфортах, сберёг почти все части тела…
— И приобрёл французскую хворь, которая сведёт тебя с ума, а затем и в могилу за несколько лет.
— Это больше, чем я прожил бы в таком городе, выдавая себя за купца.
— Я клоню к другому — ты сам сказал, что наследство для сыновей надо скопить сейчас.
— Что я и предлагаю. Или у тебя есть предложение получше?
— Надо отыскать ярмарку, на которой мы сумеем сбыть перья непосредственно торговцу роскошью — такому, который отвезёт их в Париж и продаст знатным дамам и господам.
— О да. Такие торговцы всегда рады вести дела с бродягами и беглыми невольницами.
— Ой, Джек, надо просто одеваться, а не издеваться.
— Есть некоторые чуткие ранимые люди, которые сочли бы это замечание обидным. По счастью, я…
— Ты не задумывался, почему каждое мое движение сопровождается шелестом и шуршанием? — Элиза продемонстрировала.
— Воспитание не позволяло мне осведомиться о фасоне твоего белья, но коли ты сама завела этот разговор…
— Шёлк. Под бурнусом на мне намотано с милю шёлка. Я украла его в лагере вазира.
— Шёлк. Слыхал о таком.
— Иголка, немного ниток, и я стану знатной дамой с головы до пят.
— А я кем? Придворным недоумком?
— Моим слугой и телохранителем.
— О нет…
— Только для видимости! Небольшой спектакль ради дела! Всё остальное время я буду твоей преданной слугой, Джек!
— Что ж, знаю, ты любишь сказки, и не прочь разыграть с тобой короткий спектакль. Только прости, пожалуйста, но разве на то, чтобы сшить наряд из турецкого шёлка, не требуется долгое время?
— Джек, много на что требуется время. Это займёт всего несколько недель.
— Несколько недель… А ты знаешь, что в здешних краях бывает зима? И что сейчас октябрь?
— Джек?
— Элиза?
— Что твоя аргоговорящая сеть сообщает о ярмарках?
— Они по большей части проводятся осенью и весной. Нам нужна лейпцигская.
— Правда? — На Элизу эти слова, видимо, произвели впечатление. Джеку стало приятно — дурной знак. Если для тебя единственная радость — произвести впечатление на конкретную девушку, значит, пиши пропало.
— Да, потому что там восточные товары, привезённые из Турции и России, меняют на западные.
— Скорее на серебро — кому нужны западные изделия!
— Правда твоя. Старые бродяги тебе скажут, что парижских купцов лучше грабить по пути в Лейпциг, когда они везут серебро, нежели на обратном пути, когда они нагружены товаром, который ещё поди сбудь. Хотя молодёжь возражает, что серебро теперь вообще никуда не возят: расчёты совершаются в обменных векселях.
— В любом случае Лейпциг — то, что нам надо.
— За исключением одной мелочи: осенняя ярмарка закончилась, а до весенней надо пережить зиму.
— Помоги мне пережить зиму, Джек, и весной в Лейпциге я выручу тебе вдесятеро против того, что ты получил бы здесь.
Настоящий бродяга так не поступил бы. Ошибка многократно усугублялась перспективой провести столько времени с одной определённой девушкой. Однако Джек сам загнал себя в ловушку, когда упомянул сыновей.
— Всё обдумываешь? — спрос ила Элиза некоторое время спустя.
— Давным-давно бросил, — отвечал Джек. — Сейчас я пытаюсь вспомнить, что знаю о местности отсюда до Лейпцига.
— И что же ты пока вспомнил?
— Только что мы не увидим никого и ничего старше пятидесяти лет. — Джек двинулся к парому через Дунай. Турок следовал за ним. Элиза ехала молча.
Богемия
осень 1683
В трёх днях езды от Дуная дорога сузилась до колеи в тощей древесной поросли, заглушаемой высоким бурьяном. Бурьян кишел насекомыми и шевелился от невидимых зверьков. Джек вытащил янычарскую саблю из одеяла, в которое та была завернута с самой Вены, и смыл в ручье засохшую кровь. Стоя в ярком солнечном свете, по колено в бурой воде, он нервно тёр саблю и встряхивал ею в воздухе.
— Что тебя тревожит, Джек?
— С тех пор, как паписты перебили всех приличных людей, в этих краях живут лишь разбойники, гайдуки и вагабонды…
— Я уже догадалась. Я хотела сказать, что-то насчёт сабли?
— Её невозможно вытереть: трогаешь — сухая, а на солнце струится, как вода.
