Валентин Маслюков - Побег
Красиво устроенная среди лилий свеча оплыла, цветы пожухли. Сгустившаяся ночь оглашалась случайными голосами — они легко проникали под полог шатра. Но напрасно Зимка прислушивалась к отголоскам разговоров, к чужому смеху и чужим ссорам — Юлий не возвращался. Короткоходовые чувства девушки давно исчерпали себя; не имея ни терпения, ни мужества выносить последствия собственной опрометчивой искренности, — как она понимала сумасбродство, — Зимка вышла на воздух со скоропалительным намерением разыскать Юлия и… будь что будет!
Был поздний час, по стану горели поредевшие костры, а небо сияло крупной россыпью звезд. Зимка сообразила, что не знает, куда идти. Кого спросить? Затруднения такого рода не приходили ей до сих пор в голову. Она озиралась, немало обескураженная темнотой, смутной игрой теней возле костров и где-то разносившимся лаем.
— Ваша милость, барышня! — возник из мрака голос. — Позвольте вам служить!
Успокоительное и разумное, в сущности, предложение позволило Зимке справиться с первым испугом настолько, чтобы присмотреться к человеку. Отсветы дальнего костра обозначили толстую плешивую голову почти без шеи, которую замещал перетекающий в жирную грудь подбородок; откормленное брюхо и пологими склонами плечи — черты все внушительные, без мелких подробностей, излишних при недостатке света.
Не дожидаясь согласия и не рассчитывая особенно на ответ, ночной человек продолжал слегка задыхающимся полушепотом:
— Не извольте беспокоиться, барышня! Если вы ищите наследника… — он замялся, оставляя барышне возможность возразить, и сразу за тем прошептал еще жарче: — Я все устрою!
— Что ты устроишь? — вздорным голосом сказала Зимка. Неожиданная проницательность незнакомца оскорбляла Зимкины представления о сокровенной и неповторимой природе переживаемых ею страданий.
А незнакомец, совсем, видно, не понимая тонких чувств, гнул свое, слегка только заторопившись:
— С вашего позволения, барышня, я проследил наследника. На мосту он — удалился в тоске, сударыня! Оглашая уснувший дол жалостливыми стенаниями и пенями. Как он отсюда выскочил, барышня, не в себе, я вслед за ним шасть…
— Зачем? — не сдержалась Зимка.
— Услужить, барышня! Без всякой другой цели, без всякой другой цели! Поверьте, барышня, почел, выражаясь фигурально, своим долгом — услужить.
На этот раз Зимка вовсе не нашла, что возразить, и с некоторой растерянностью (она не достаточно хорошо еще понимала, что никакие душевные движения высокопоставленных особ не бывают их частным делом) — и с некоторой растерянностью молвила:
— Да сам-то ты кто будешь?
— Ничтожество! Совершенное ничтожество! — успокоил ее ночной человек.
И в самом деле, Зимка почувствовала облегчение.
— Но я умею быть полезным, — угодливо добавил он.
— Что ты еще умеешь?
— С вашего позволения, ем стеклянные рюмки.
Сумасшедший? Зимка поежилась, подумывая кликнуть служанку.
— Как твое имя? — спросила она, оттягивая миг, когда нужно было все же на что-то решиться — пуститься в путь, в темноту, вдвоем с услужливым сумасшедшим.
— Очунная Рожа, барышня, Очунная Рожа, — сообщил незнакомец. — Но я охотно откликаюсь, когда меня кличут Чунька. Очунная Рожа, барышня, — это торжественно. Зовите меня Чунька — без затей. Буду вам благодарен за это простое, домашнее обращение…
— Заткнись! — обрезала Зимка, грубостью, как это с ней бывало, возмещая замешательство и душевный разлад.
Однако они не нашли Юлия на мосту, как рассчитывал Чунька. Под навесом балагана спали вповалку люди, они ворчали, когда Зимка спотыкалась в кромешной тьме обо что-то живое, и порывались проснуться, но без успеха. Запиравшая решетку дверь не поддалась, и Чунька, почти уже не понижая голоса, уверял барышню, что это княжич. Княжич замкнул тот берег, чтобы избавиться от докучливой свиты. Очунная Рожа умолял ее не падать духом и не беспокоиться: «Мы это живой рукой устроим, там он, барышня, там. Голову потерял от огорчения».
Мало-помалу в обсуждение Зимкиных затруднений вступали пробужденные шумом ратники. В порыве самоотверженного усердия Чунька плюхнулся в реку, чтобы переправиться на тот берег и отомкнуть решетку. Выбираясь на сушу, он погряз в тине и не удержался об этом сообщить. Люди просыпались.
— Волшебница ищет наследника! — гомонили в темноте.
— Какая к черту волшебница? — переспрашивал очумелый спросонья голос.
— Золотинка! Какая?!
— А на хрен ей среди ночи наследник?
— На хрен тебе твоя потаскуха?!
— Это ты у нее спроси, гы-гы-гы!
— Дурак, она здесь!
— Кто, потаскуха?
— Где потаскуха, хлопцы? Давай сюда девку!
— Убери лапы, какая я тебе девка!
Зимка сгорала от стыда, не находя защиты даже во мраке. Тем временем безнадежно утонувший в грязи Очунная Рожа, не чая уже спастись, пользовался каждым отпущенным ему мгновением, чтобы в голос известить барышню: все в порядке!
— Не извольте беспокоиться, барышня! — захлебывался не различимый в ночи берег. — Это мы… живою рукою… устроим…
Со стоном Зимка шатнулась прочь, кого-то задела, получила и «болвана», и «суку», ничего не разбирая, слепо наступая на лежащих, обратилась под гам и матерную брань в бегство.
…А Юлий шагал всю ночь по пропадающей в свете ущербной луны дороге, по путаным тропам между полей и изгородей и без дороги вовсе. К рассвету он вышел на топкий берег Аяти несколькими верстами выше походного стана. Холодное купание взбодрило его, недолго полежавши на поваленном дереве, Юлий снова пустился в путь и скоро наткнулся на передовой дозор — его окликнули. Часовые сообщили, что на поиски пропавшего государя снаряжены разъезды.
Юлий вернулся в стан и прекратил тревогу. Не оправдываясь, он выслушал справедливые упреки воеводы Чеглока, и пытался спать, то есть валялся на постели, пока взошедшее солнце не накалило шатер так, что невозможно было оставаться под его удушливым покровом.
Он мало спал, если спал вообще, но утомления не замечал или, во всяком случае, забыл о нем, и провел день с Чеглоком, удивляя наблюдательного вельможу совершенным самообладанием. Однако же осторожная попытка Чеглока навести разговор на те деликатные обстоятельства, что удручали княжича, была остановлена негромко, но твердо. Воевода Чеглок, кое-что понимавший в людях (к которым, кстати сказать, он относил и великих мира сего), сделал для себя вывод, что государь принял решение.
Требовалось немного терпения, чтобы уяснить какое.
Замешкав перед прыжком, Нута подгадала миг, когда катившая под уклон кибитка поравнялась с окном. Не то, чтобы Нута искала спасения, нет, но все же не так высоко падать: парусиновый верх повозки поднимался над землей на два человеческих роста.
