Клайв Льюис - Племянник чародея
– Довезу, о чём говорить! – отвечала лошадь. – Только по одному. Садись.
– Молодец! – сказал Фрэнк и подсадил Дигори, и тот уселся удобно, он ведь и прежде ездил на пони без седла.
– Иди, Земляничка, пожалуйста! – сказал он.
– А у тебя нет сладкой белой штуки? – спросила лошадь.
– Сахару? – огорчился Дигори. – Нет, не захватил.
– Ну, ничего, – сказала Земляничка, и они двинулись в путь.
Только тогда животные заметили ещё одно странное существо, тихо стоявшее в кустах в надежде, что его не увидят.
– Это кто такой? – спросил бульдог.
– Пойдём посмотрим! – крикнули другие; и, пока Земляничка бежала рысцой, а Полли и Фрэнк поспешали за нею, решив не дожидаться её возвращения, звери и птицы кинулись к кустам, лая, воя, рыча на все лады, с радостным любопытством.
Надо заметить, что дядя Эндрью воспринимал по-своему всё, что мы сейчас описали, – совсем не так, как Фрэнк и дети. То, что ты видишь и слышишь, в некоторой степени зависит от того, каков ты сам.
Когда из земли появились звери, дядя чуть ли не юркнул в лес. Конечно, он за ними следил, и очень зорко, но занимало его не то, что они делают, а то, что они могут сделать ему. Как и колдунья, он был на удивление практичным. Он замечал лишь то, что его касалось; и просто не увидел, как Лев отобрал и наделил речью по одной паре своих созданий. Он видел (или думал, что видит) множество диких зверей, бродящих вокруг. И удивлялся, почему это они не убегают от Льва.
Когда великий миг настал и звери заговорили, он ничего не понял, и вот почему: в самом начале, когда Лев запел, дядя смутно понял, что это – песня, но она ему совсем не понравилась, ибо внушала мысли и чувства, которые он всегда отгонял. Потом, когда взошло солнце и он увидел, что поёт Лев («Просто лев», – подумал он), он стал изо всех сил убеждать себя, что это вообще не песня, львы не поют, они рычат, скажем, в зоологическом саду, там, в его мире. «Конечно, петь он не мог, – думал дядя. – Мне померещилось. Совсем нервы никуда… Разве кто-нибудь слышал, чтобы львы пели?» И чем дольше, чем прекрасней пел дивный Лев, тем упорней убеждал себя дядя Эндрью. Когда пытаешься стать глупей, чем ты есть, это нередко удаётся, и дядя Эндрью вскоре слышал рёв, больше ничего. Он больше и не смог бы ничего услышать. Когда Лев возгласил: «Нарния, встань!» – слов он не разобрал, а когда ответили звери, он услышал только кваканье, лай, что угодно; когда же они засмеялись – сами себе представьте, что ему послышалось. Это было для дяди хуже всего. Такого жуткого, кровожадного рёва голодных и злых тварей он в жизни своей не слышал. И тут, в довершение ужаса, он увидел, что трое людей пошли к этим зверюгам.
«Какая глупость! – думал он. – Звери съедят их, а заодно и кольца, как же я вернусь? Эгоист этот Дигори, да и другие хороши… Не дорожат жизнью – их забота, но вспомнили бы обо мне! Ах, что там, кто обо мне вспомнит?»
Но тут он увидел, что звери идут к нему, и побежал во всю прыть. Должно быть, климат и впрямь омолодил его, ибо он не мчался так со школьных лет. Звери были рады новому развлечению. «Эй, лови! – кричали они. – Это лазло! Да, да! Ура! Хватай! Заходи спереди!»
Через минуту-другую одни забежали спереди и перегородили ему путь, другие были сзади, и, поневоле остановившись, дядя озирался в ужасе. Куда ни взглянешь – звери. Над самой головой – огромные лосиные рога и слоновий хобот. Важные медведи и кабаны глядели на него, и равнодушные леопарды, и насмешливые пантеры (это ему казалось), а главное – все разинули пасти. На самом деле они переводили дух, но он думал, что они хотят сожрать его.
Дядя Эндрью стоял, дрожал. Животных он никогда не любил, скорей боялся, а опыты совсем ожесточили его сердце. Сейчас он испытывал самую пылкую ненависть.
– Прости, – деловито сказал бульдог, – ты кто: камень, растение или зверь?
Но дядя Эндрью услышал: «Рр-р-ррр!..»
Глава одиннадцатая
О злоключениях Дигори и его дяди
Вы скажете, животные были очень глупы, не признав в дяде Эндрью такого же существа, как Фрэнк и дети. Но вспомните, они ничего не знали об одежде. Им казалось, что платьице Полли, курточка Дигори, котелок Фрэнка – то же самое, что перья или мех. Они бы и этих троих не признали одинаковыми, если бы те с ними не заговорили и если бы им не сказала об этом Земляничка. Дядя был выше детей и худее кебмена. Носил он всё чёрное, кроме манишки (не слишком белой теперь), а седое гнездо волос особенно отличало его от прочих людей. Как тут не растеряться? К довершению всего он не говорил.
Правда, говорить он пытался. Когда бульдог спросил его, кто он, дядя, ничего не разобрав, льстиво пролепетал: «Собачка, собачечка…», но звери его не поняли, как и он их. Оно и лучше, ибо какая собака, тем более – говорящая, стерпит такие слова? Все равно что называть, скажем, вас: «Мальчичек, мальчишечка».
Тогда дяде Эндрью стало дурно.
– Ну вот, – сказал кабан, – это дерево. Так я и думал. (Не забывайте, при них никогда никто не падал в обморок и вообще не падал.)
Бульдог обнюхал дядю, поднял голову и сказал:
– Это зверь. Точно зверь. Вроде тех троих.
– Навряд ли, – сказал один из медведей. – Звери так не падают. Мы вот не падаем! Мы стоим. – Он встал на задние лапы, сделал шаг назад и повалился на спину.
– Третья шутка, третья шутка! – закричала галка в полном восторге.
– Нет, это дерево, – сказал другой медведь, – на нём пчелиное гнездо.
– Мне кажется, – заметил барсук, – он пытался заговорить.
– Это ветер шумел, – вставил кабан.
– Неужели ты думаешь, – сказала галка барсуку, – что это говорящее животное? Он же не говорил слов!
– Нет, всё-таки, – возразила слониха (слон, её муж, ушёл, как вы помните, с Асланом), – всё-таки это животное. Вон тот сероватый тычок – вроде морды, эти дырки – глаза и рот, носа нет… хм… да… не буду придирчивой, нос мало у кого есть… – И она с понятной гордостью повела хоботом.
– Решительно возражаю! – сказал бульдог.
– Она права, – сказал тапир.
– Знаете, – вмешался осёл, – наверное, это неговорящее животное, но думает, что оно говорящее.
– Нельзя ли его поставить прямо? – спросила слониха и обвила дядю хоботом, чтобы приподнять. К несчастью, она не разобрала, где у него низ, где верх, и поставила на голову, так что из карманов его посыпались два полусоверена, три кроны и один шестипенсовик. Но дядя Эндрью снова свалился.
– Ну вот! – закричали другие звери. – Какое это животное, если оно не живое?
– А вы понюхайте! – не сдался бульдог.
