Карина Дёмина - Серые земли
— Он… в поместье остался… реорганизация… и дел много… — Боги всемилостивейшие, что она лепечет? Вернее, почему лепечет, будто провинившаяся гимназисточка перед классною дамой.
Вот уж на кого Себастьян не похож совершенно.
И правду ведь сказала!
Себастьян склонил голову.
— И… часто он остается в поместье ночевать?
Осторожный такой вопрос.
Не из пустого любопытства задан, и потому ответить придется честно:
— В последние месяцы часто…
— В полнолуние?
— Нет… не только… — Евдокия обняла себя, приказывая успокоиться.
Глубоко вдохнула.
Настолько глубоко, насколько корсет позволил.
И подумалось, что зря Евдокия его купила. Как‑то ведь прожила двадцать семь лет без корсета, и даже двадцать восемь, а тут вдруг… мода, понимаешь ли. И очередная ее неуклюжая попытка стать кем‑то, кем она, Евдокия Парфеновна, не является.
— Все началось с весны… не с ранней, с месяца кветня где‑то… с середины… он беспокойный сделался… я спрашивала, а он говорит, что за сестер переживает… и за отца, который опять играть начал… к Лихо пошли кредиторы… еще и с поместьем… много забот по весне. У меня же магазины и производство… за ним тоже приглядывать надобно…
Тяжело рассказывать, верно, оттого, что сама Евдокия не понимает, когда и, главное, как случилось, что ее Лихо вдруг переменился.
Разом.
— Ясно, — задумчиво протянул Себастьян и ущипнул себя за подбородок. — Ясно, что ничего не ясно…
— Чего тут не ясно‑то? — Евдокия выдохнула и мазнула ладонью по сухим щекам. — Он понял, что я не та женщина, из которой получится хорошая жена…
— Евдокиюшка, солнце ты мое ненаглядное, — Себастьян вновь оказался рядом, и хвост его раздраженно щелкнул по атласным юбкам. — Не разочаровывай меня. С чего тебе в голову этакая престранная мысль пришла?
— А разве нет?
От Себастьяна пахло касторкой.
И еще чистецом, который Евдокиина нянюшка заваривала, когда животом маялась, и запах травы, резкий, едкий, пробивался через аромат дорогой кельнской воды, причудливым образом его дополняя.
— Как по мне, Евдокиюшка, — Себастьян приобнял ее и наклонился к самому уху, — то твоя беда в том, что ты сейчас пытаешься влезть в чужую шкуру… а оно тебе надо?
Шкура была атласной.
Из дорогой лоснящейся ткани.
И тесной до невозможности. В ней и дышалось‑то с трудом, а любое, самого простого свойства движение и вовсе превращалось в подвиг. Впрочем, благородной даме, на чье чело давит княжеский венец, двигаться надлежало мало, в каждом малом жесте выражая собственное величие…
— Не надо, — сам себе ответил Себастьян. — Я так понимаю, мои сестрицы на тебя дурно повлияли… вот скажи мне, звезда очей моих, сколь часто ты здесь бываешь?
— Раз в неделю…
— Раз в неделю, — Себастьян укоризненно покачал головой. — Я от силы раз в полгода, а то и реже… а теперь скажи, доставляют ли тебе сии визиты удовольствие?
Евдокия фыркнула.
— Значит, нет… тогда, быть может, тебе больше заняться нечем?
Дел у нее имелось сполна…
— Вот, — Себастьян руку убрал и отстранился. — Итого, что мы имеем? А имеем некую, с позволения сказать, престранную тягу к общению с людьми неприятными, которым в радость сделать тебе больно… и вот ответь мне, Евдокиюшка, чего ради?
— Ты знаешь.
— Не знаю, — ненаследный князь перекинул хвост через руку и кисточку погладил. — Ради Лихослава? А он тебя о том просил?
— Нет.
— Или быть может, упоминал, что тебе следует подружиться с нашими сестрицами?
— Н — нет…
— Итак, не просил, не упоминал даже… а знаешь, почему, Евдокиюшка? А потому как он распрекрасно понимает, что этакая дружба невозможна.
— Я недостаточно хороша?
— Они недостаточно хороши… а если серьезно, то вы слишком разные. И да, происхождение играет свою роль… а также воспитание. Характер. Привычки. Мечты и желания…
— Ты сегодня на редкость красноречив.
— Стараюсь.
Он не улыбнулся, и глядел серьезно, так, что от этого взгляда стало не по себе.
— Евдокия, скажи, тебе и вправду так хочется стать похожей на них? Целыми днями сидеть и перебирать, что бисер, что сплетни… кто и с кем встречается, кто и с кем рассорился… кто на ком вот — вот женится или не женится… это интересно?
— Нет.
— И шляпки с веерами тоже, надеюсь, душу не греют?
— Нет такой женской души, которую не согрела бы шляпка. Не говоря уже про веер…
Себастьян рассмеялся.
— Я ведь не о том!
— Не о том, — Евдокия вынуждена была согласиться. А соглашаться с сим высокомерным типом ей не позволяла гордость, вернее, те ее остатки, которые еще были живы. — Ты… возможно… и прав, но… теперь я — часть этой семьи…
— Как и я…
— Да, но… я должна…
— Кому и что? — вкрадчиво поинтересовался Себастьян. — Евдокиюшка, единственное, чего они от тебя ждут, это деньги. И я подозреваю, что об этом ты уже догадалась. А остальное… ты хоть всю подборку «Салона» наизусть вызубри, одной из них не станешь. К счастью.
— Они родичи!
— Не твои. Мои. Лихослава. И да, у него чувство долга по отношению к родне переходит все разумные пределы, но… ты‑то здесь не при чем?! Не мучь себя. Не мучь его.
— Я его…
— Не мучишь? Разве? Ты старательно прячешь себя прежнюю, потому как тебе, вроде бы неглупой женщине, вбили в голову, что та Евдокия Парфеновна нехороша для высшего света… если тебе нужен высший свет, тогда да, меняйся. А если мой бестолковый братец, то вернись. Он ведь полюбил девицу с тяжелой рукой и револьвером…
— Револьвер и сейчас при мне.
— Замечательно! — Себастьян расплылся в улыбке. — И держи его под рукой… а эту дурость брось. И сестриц моих не слушай… у них головы кисеей набиты… а сердца, подозреваю, и вовсе плюшевые.
— Почему?
— Потому, — ненаследный князь сложил руки за спину и отвернулся. — Ты ведь матушке моей писала…
— Д — да… не надо было?
— Спасибо… а вот они — нет… репутацию им, видите ли, испортила… знать больше не хотят… не становись на них похожей, Евдокия. Ладно?
— Постараюсь.
Почему‑то после этого разговора на душе стало легко — легко… плюшевое сердце? Евдокия прижала ладонь к груди. Не плюшевое — живое еще, и знать, поэтому болело, беспокоилось. А ныне стучит быстро — быстро, тревожно.
— Лихо…
— Я с ним сам поговорю… — Себастьян развернулся было, но Евдокия его остановила.
— Стой. Погоди. То убийство… быть может, нам стоит пока уехать?
Он задумался, но покачал головой:
— Поздно. Теперь если исчезнет, то скажут — сбежал. А что есть побег, как не признание вины? Нет, Евдокиюшка, надо искать настоящего убийцу.
