Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — граф
Лицо выглядит не просто некрасивым, но даже уродливым, однако Раймон приветствовал его с искренней сердечностью, Ипполит и Маклей помахали руками, не отрываясь от труб, а Марманда, снова оторвавшись от танца, вылила в свободную миску остатки грибной похлебки и настояла, чтобы новоприбывший, его называли Лавором, обязательно поел.
Когда Марманда, раскрасневшись и распарившись, упала на лавку, Ипполит отнял от губ дудку, вздохнул:
— Ну что, спать будем?
Маклей, не отвечая, зевнул и лег на лавку, подмостив под голову свернутый мешок. Раймон и Лавор улеглись на таких же широких лавках под другой стеной. Даже Ипполит разложил между столом для разделки мяса и грудой поленьев кучу старых одеял и лег, хотя мне показалось, что спать еще рановато, да и не выглядит он сонным, вертится, как уж на сковородке, похлопал ладонью, спросил:
— А Иннокентий где?
— Остался в казарме, — ответил Раймон услужливо.
Ипполит провел ладонью по лысой голове, но вспомнил, что теперь чесать нужно бороду, запустил в нее пальцы, потеребил, чтобы распушить.
— Добежать не успеет?
Раймон сдвинул плечами, вместо него ответил сонным голосом Маклей:
— Зачем, если там же застрянет и Франлия?
— Ну, если Франлия, — пробормотал Ипполит, — хотя и в казарме… У нее вход прямо наружу, а что хорошо для обороны, плохо для… гм… Лучше бы он решился добежать.
Маклей буркнул язвительно:
— Мог бы, но он трус почище тебя.
— Я трус?
— А то нет? — ответил Маклей. — Ты ведь тоже…
Он умолк, но Ипполит, к моему недоумению, не стал спорить, задираться, лишь проворчал что-то под нос и отвернулся к стене. Я сидел за столом, недоумевая, наконец воцарилось молчание, Раймон начал похрапывать, Лавор лежал, уставившись в потолок, наконец и он заснул. Ипполит повернул голову в мою сторону и спросил сонно:
— А ты чего не спишь?
— Да вроде бы рано, — ответил я. — Даже луна еще не взошла. Вон какой красивый закат на полнеба!
— Ложись и спи, — посоветовал он. — Здесь так принято.
Я переспросил:
— Хозяйка так велит?
Он буркнул с неудовольствием:
— Хозяйка ни при чем. Она, может быть, и не против была бы… хотя нет, она не хочет, чтобы ее видели… словом, запрета нет, но никто сам не восхочет столкнуться в коридоре ни с Красной Смертью, ни с Призрачным Волком, ни с Лиловым Туманом…
Я спросил ошарашенно:
— А что еще за Лиловый Туман?
— Есть такой, прямо из стены выплывает… А Красной Смерти или Призрачного Волка не боишься?
— Боюсь, — ответил я, — но с ним хоть понятно, а Туман… бр-р-р… это как в говно вступить. Идешь-идешь, а вдруг…
Лавор сказал сквозь сон тоскливо:
— Да что Туман… я больше всего Ползунов боюсь. Вот это уже ужас так ужас…
— Или Зовунов, — сказал Ипполит. — Хуже них уже ничо и нет. Разве что Ночной Морок?
Я слушал, посматривал то на одного, то на другого. Выходит, на ночь здесь все погружается в сон, никто носа не высовывает за дверь. А по коридорам и залам разгуливают всякие… непонятности. Смертельные непонятности. С другой стороны, все вроде бы приноровились к такому образу жизни, вечером дружно ложатся спать, а утром с первым криком петухов все на ногах. Мелкие неудобства покрываются безбедной и сытной жизнью, хозяйка работой не морит, так чего еще надо людям, что не ломают головы над непонятками?
— Эй, — сказал я. — Лавор, не спи! Скажи, почему все так боятся заходить в озеро?.. Вроде бы самое что ни есть чистое. Утки плавают, лебеди… А гусей так целая стая плескалась!
Он проворчал сонно:
— Водяной Зверь.
— Это я слышал, — возразил я. — А кто-нибудь видел этого Водяного Зверя?
— Никто, — буркнул он и зевнул.
— А почему решили, что он есть?
Он посмотрел на меня, криво усмехнулся.
— А ты попробуй зайти в воду, — предложил он, — после захода солнца.
— Вообще?
Он не понял, переспросил:
— Это как вообще?
— От берега долго тянется мелководье, — пояснил я. — По щиколотку. Шагов десять, не меньше. Да и потом, чтобы зайти до колена, нужно шагов сто. Вода прозрачная, видно не только камешки — песчинки!
Он смотрел на меня почти с жалостью.
— Дурень, — сказал он проникновенно. — Даже на самом что ни есть мелководье он тебя достанет. Этот старый дурень Уэстефорд еще когда-то забавлялся… он это называет изучением тайн природы, клал в воду рядом с берегом кусочек мяса, дожидался, когда сядет солнце.
— И что?
— Сжирало моментально! А там воды на палец. Вот так!.. А теперь спи.
Он повернулся ко мне спиной, через минуту я услышал ровный храп. Я поежился, в мозгу стучат беспокойно молоточки. Если все верно, а с чего бы ему врать, мне ночью через озеро не перейти, не переплыть. Нужно бежать в другую сторону к мостику, а там уж и не знаю, пропустит он или нет. Но лучше через мост, вдруг да чары на меня не подействуют, а вот Водяному Зверю все равно, устойчив я к магии или нет, сожрет и косточек не оставит, если челядь не брешет.
Через час я поднялся, мужчины спят, раскинувшись кто средь одеял на полу, кто на широкой лавке, Ипполит похрапывает на спине, слишком короткие веки создают впечатление, что не спит, а наблюдает за всеми, но глазные яблоки не двигаются, дыхание идет глубокое, ровное, конечности иногда подергиваются. От него такой густой запах вина, что его опасаться стоит меньше, чем Маклея. Тот спит беспокойно, всхрапывает, дергается, постанывает, суставы по-старчески громко трещат и даже постреливают, словно горящие поленья в камине. Раймон и Лавор спят крепко, оба свернулись калачиками, в таких позах можно проспать до утра, ни разу не перевернувшись.
Если кто-то проснется и увидит меня у дверей, то я иду искать отхожее место. Если кто-то наткнется на меня в коридоре — скажу то же самое. Если даже пройду мимо нужного места, я ж могу заблудиться, сколько я в этом замке? И вообще я человек деревенский, в трех соснах могу потеряться, а здесь среди каменных стен и не спится, и вообще страшно.
На цыпочках я добрался до двери, приоткрыл чуть. Сердце колотится, как пойманный воробей, а вслушивался до треска туго натянутых барабанных перепонок, нюх задействовал с такой силой, что вся кровь прихлынула к носу, раздула до безобразия, делая его чуть ли не размером с собачий. В глазах потемнело, затем зрение стало нечетким, зато проступили и начали наливаться причудливыми шероховатыми и ячеистыми красками странные пятна, линии, следы. Вот прямо от моих ног тянется слабая струя приторно-сладкого следа Марманды, вот на дверном косяке горит кисло-едкий аромат пятерни Ипполита, а вот из той двери все еще идет лиловая фигура леди Элинор, вся из множества фигур, переходящих одна в другую так, что растянута на десятки, если не сотни фрагментов.
