Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!»
На пляже на нас навалилось чувство незащищенности. Горизонт отодвинулся, река казалась необъятной, а я вдруг с испугом сообразил, что обратно наверх – по крайней мере здесь – мы вылезти не сможем.
– Вон там плавник. – Танюшка указала на кучу примерно в трехстах метрах от нас. Там действительно лежала целая полоса обкатанных, выбеленных песком, водой, ветром и солнцем деревяшек. Наверное, прибило течением. Я пошел первым, размышляя, как и чем скреплять все это барахло. Ясно же было, что решать эти вопросы мне.
На этот раз я увидел то, что увидел, раньше Тани. И это, пожалуй, было хорошо.
За первым обглоданным белым стволом лежал человек.
Мокрый песок вокруг него почернел от крови…
…Танюшка повела себя спокойно и выдержанно. Она, правда, поднесла к губам ладонь, а глаза расширились. Но вопрос, который она задала, был деловитым и быстрым:
– Он жив?
– Не знаю… – замялся я. – Это парень с одной из тех лодок, наверное…
Мальчишка был чуть постарше меня. Он лежал ничком, неловко вывернув левую руку; правая пряталась под туловищем. Хотя лицо и было повернуто в нашу сторону, мы его не видели – светло-русые мокрые волосы, очень длинные, скрывали его полностью. Из одежды на мальчишке были явно самодельные, с грубым швом, кожаные штаны – и то ли напульсники, то ли небольшие брассарды на обеих руках, тоже из толстой кожи, с металлическими заклепками.
– Он ранен, Олег. – Танюшка чуть присела. – Ему надо помочь!
– Да, конечно. – Я решительно шагнул вперед. У меня был охотничий опыт, а крови я вообще никогда не боялся; в походах нам приходилось иметь дело с травмами и ранами своих же товарищей. Танюшка присела рядом со мной, но по другую сторону тела.
– Он дышит, – сказала она. Побледнела – это я заметил. Кажется, и я – тоже; одно дело – распоротая стеклом пятка или порез ладони, а другое – ранение, от которого кровь пропитала песок. – Олег, как же он доплыл?!
– Помоги перевернуть, – вместо ответа сказал я и подсунул руки под грудь и живот мальчишки. По мне прошла дрожь – правая рука попала в липкое и горячее.
– А-а-а… – однотонно и почти музыкально простонал мальчишка. Сцепив зубы, я подал тяжелое тело на Танюшку, а она осторожно уложила его спиной на песок. И, охнув, отвернулась. А я не успел, да и нельзя было, коль уж взялись помогать.
Мальчишке распороли живот. Рана была широкой и кровоточила из-под ладони, которой он наплотно ее зажимал.
– Вот ведь… – Я с усилием проглотил кислый комок. Странно, в свои четырнадцать лет я умел потрошить и свежевать добычу… Но распоротый пацан – это совсем другое дело.
– Тань… – успел сказать я и, отвернувшись, рухнул на четвереньки, после чего не по-хозяйски распорядился съеденным утром завтраком. Потом стоило немалого труда заставить себя повернуться. – Тань, мы ничего не можем сделать. Он, кажется, в печень ранен… – Я отплюнулся блевотиной.
– Я вижу. – Танюшка взяла обеими руками свободную ладонь мальчишки, потом убрала с его лица волосы. И я увидел, что его глаза – серые с золотистыми точками – открыты. Зрачки мальчишки были расширены, губы побелели. Шевельнулись… зубы ало поблескивали от крови. – Мальчик, – это прозвучало глупо, – ты живой?
– Он может не понимать русского. – Не скажу, что мне было жаль незнакомого парнишку, но что-то такое давило в груди. Неприятное и непонятное.
– Наши… – Белые губы зашевелились снова. – Русские… рус… ские… – Он, словно слепой, пошарил свободной рукой, наткнулся на коленку Тани и сжал ее. – Я… ум… мираю…
Он вытянулся на песке. Вздрогнул длинно. Глаза странно остыли, рука упала с Танюшкиной ноги на песок – бесшумно. Вторая рука тоже сползла, открыв рану, но та уже не кровоточила.
Я подумал еще раз, как он мог плыть с такой дырой.
Танюшка заплакала навзрыд.
Белый снег,
Серый лед,
На растрескавшейся земле…
Покрывалом лоскутным на ней —
Город в дорожной петле…
А над городом плывут облака,
Закрывая солнечный свет.
А над городом желтый дым…
Городу две тысячи лет,
прожитых под светом звезды
по имени Солнце…
И две тысячи лет —
Война!
Война без особых причин.
Война – дело молодых,
Лекарство против морщин.
Красная-красная кровь
Через час – уже просто земля,
Через два – на ней цветы и трава,
Через три она снова жива
и согрета лучами звезды
по имени Солнце…
И мы знаем,
Что так было всегда,
Что судьбою больше любим,
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым…
Он не помнит слова «да» и слова «нет»,
Он не помнит ни чинов, ни имен,
Он способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это сон,
и упасть опаленным Звездой
по имени Солнце…[4]
Мы с Танюшкой похоронили неизвестного русского мальчишку тут же, под берегом. Оттащили его туда… Сперва я потащил за ноги, но Танюшка вдруг закричала, продолжая плакать, что я фашист и зверь, что она меня ненавидит, и, не переставая всхлипывать, перехватила тело под мышки и помогла дотащить так, чтобы не моталась голова. Я нашел плоский камень и выцарапал на нем одним из метательных ножей:
Неизвестный мальчик, русскийпримерно 15 летПогиб– Таня, какое сегодня число?! – окликнул я девчонку, что-то искавшую дальше по берегу. Она отмахнулась. Я сосредоточился, припоминая… и вдруг с испугом понял, что не помню этого, сбился!!! Двадцать шестое?! Двадцать седьмое?! Двадцать пятое?! Кажется, двадцать шестое… Я выцарапал дальше:
26 июня 1988Танюшка принесла охапку какой-то травы. Сказала, глядя в другую сторону – на реку.
– Вот… это чтобы песок не на лицо…
…Я обрушил часть берега и положил сверху камень. Какие-то обрывки мыслей и слов крутились каруселью в мозгу, как осенние листья, вскинутые ветром. Песок был сырой, но сох на глазах, становясь не отличимым от общего фона берега.
Вот и все.
– Олег, извини, – попросила Танюшка, – я гадости тебе кричала…
– Ничего, – коротко отозвался я.
– Обними меня, пожалуйста, – жалобно сказала она, – мне страшно.
Я положил левую руку ей на плечи. Не обнял, а именно положил, без каких-то мыслей. Да и Танюшка, похоже, ни о чем не думала, кроме того, чтобы найти хоть какую-то защиту от страха.
– Мы умрем здесь, Олег. – Ее плечи вздрогнули.
– Нет, – со всей возможной твердостью ответил я. – Нет, Тань. Пошли строить плот. Мы умрем, если будем сидеть сложа руки.
– Да, конечно. – Танюшка встряхнулась – и физически, и морально. – Пошли.
* * *Ни я, ни Танюшка никогда в жизни не строили плотов, хотя в теории знали, как это делается, да еще и не одним способом. Дело осложнялось тем, что у нас не было инструментов или хотя бы веревок, и мы вынуждены были поступать, как поступали, наверное, самые-самые первобытные люди – сплетать ветви отдельных стволов и надеяться, что эти крепления не развалятся посреди реки. Меня это особо беспокоило. Я работал и представлял себе, как где-нибудь на полпути к острову все это сооружение разъезжается – и…
