Тимофей Печёрин - В режиме отладки
— Ай-ай-ай, Роман Сергеевич! — с шутливой укоризной сказал я, когда компьютер декана с запущенным на нем видеороликом исторг из себя первые вздохи и вскрики, — что же вы смотрите… на рабочем месте, да в вашем возрасте?!
Испепеляющий взгляд Крякова, брошенный мне в ответ, заставил замолчать. Декану явно было не до шуток.
— Узнаете? — поинтересовался он, щелчком мыши останавливая ролик, — где это? И кто это?
Судя по доске, частично исписанной мелом, а также по рядам парт, на одной из которых происходило основное действие, сей шедевр любительского видео был снят в учебной аудитории. Благодаря паузе, поставленной в удачный момент, я смог узнать лицо, нечаянно угодившее в объектив. А услужливая память подсказала мне обстоятельства, при которых помещение в «Храме Науки» было использована таким неподобающим образом.
Обычно студенты, не способные сдать зачет, не вызывают у меня ничего, кроме раздражения. Этих товарищей я обычно «заворачиваю» без сожаления и жалости, предоставляя им на выбор два варианта — как следует приготовиться и сдать предмет, либо… покинуть стены данного учебного заведения. Увы, в каждом правиле бывают исключения.
Если жертвой твоей требовательности становится не студент, а студентка, сохранять твердость гораздо трудней. Получив отворот-поворот, вышеназванная студентка может банально разреветься прямо в аудитории, и в такой ситуации я просто не знаю, что делать. А уж если студентка красивая… Тут мои шансы устоять стремились к нулю.
Она была не просто красивой, она была вызывающе, до неприличия, прекрасной. И, вдобавок ко всему, была очень приятной в общении, а уж сколько лапши повесила мне на уши! Хватило бы, чтоб накормить всех голодающих в Сомали. Она говорила (сквозь слезы), как уважает и мой предмет, и меня лично; жаловалась на обстоятельства, что сломали ее, такую слабую, и помешали в полной мере проявить это уважение. Она клялась и божилась исправиться к следующему семестру, а свое предложение назвала «компромиссом». Между чем и чем был этот компромисс, она не уточняла.
А я согласился. Ибо не ожидал такого вероломства. И не придал значения выложенному на соседнюю парту сотовому телефону. Забыл, что телефон нынче — не только средство связи…
— Откуда это у вас? — спросил я упавшим голосом.
— С «ю-туба». Как и все, — ответил декан, не уточняя, что он имеет в виду под словом «все», — ролик называется «развратный препод»…
Как сказал какой-то политик или дипломат, «односторонняя и крайне предвзятая трактовка событий».
— …и его просмотрело свыше пятидесяти тысяч человек. Точнее, пятьдесят тысяч двести девятнадцать. Понимаете, что это значит?
— Что у нас так много извращенцев-вуайеристов, — еще пытался шутить и трепыхаться я, — целая армия. Как бы они не захватили власть и не заставили всех…
— Разве до вас еще не дошло? — несмотря на внешне спокойный тон, Кряков только что молнии не метал, — какая это «реклама» для нашего университета? Какой удар по репутации?
— Да, дошло, дошло, Роман Сергеевич, — вздохнул я, — Пэрис Хилтон, блин! Доморощенная…
Последние две фразы я произнес вполголоса, обращаясь не к декану, а к самому себе. Впрочем, вряд ли Кряков вообще меня слушал.
— Я не могу рисковать всем факультетом, — начал он «зачитывание приговора», и отнюдь не оправдательного, — не собираюсь ждать, пока сюда нагрянет очередная проверка и ткнет носом в эту дрянь нас всех. Вы, Владимир… Олегович, несомненно, умный человек и хороший специалист. Ценный специалист для нашего факультета. Но это не значит, что весь факультет должен страдать из-за ваших…
Роман Сергеевич всхлипнул, поперхнулся и не закончил фразу.
— Заявление по собственному желанию, — сказал я, догадавшись, куда он клонит. Декан кивнул.
— Вряд ли при вашей квалификации, у вас будут проблемы с трудоустройством, — произнес он вполголоса.
— Вы неисправимый оптимист, Роман Сергеевич, — вздохнул я, — с такой «рекламой» никакая квалификация не поможет. Разве что самой древней профессией заняться…
— Меня это не касается, — теперь голос декана нервно звенел. Сразу видно, что решение давалось ему с трудом, а разговор со мной — тем паче. Поэтому Кряков решил «ковать железо, пока горячо». Положив на стол передо мной ручку и лист А4, он жестом указал на них, не утруждая больше себя словами.
Еще раз вздохнув, я принялся писать. План Романа Сергеевича мне в общем-то был понятен, если его вообще можно было назвать «планом». Что-то было в нем от кредо одного известного политического деятеля.
Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы.
В смысле, у кого-то нет, а у кого-то как раз появляются. Эх, жалко будет жену и детей расстраивать! Такую жену и таких детей — действительно, жалко…
* * *— Почтальон, мать твою с ремнем и толстой сумкой! — крикнул я, выходя на крыльцо университета. Поневоле проникся сочувствием не то к Люське, не то к Жанне, которая в одной из жизней была моей женой, и которую довел до истерики этот гадкий старикашка. Именно так — «гадкий старикашка», не вызывавший у меня теперь ни грамма симпатии. Его «бесплатная услуга» казалась мне сродни бесплатному сыру в мышеловке, а сама идея исправления жизненных ошибок — игрой, жестокой и коварной.
Все эти соображения мне следовало высказать Почтальону лично, в глаза. А пока мой вопль праведного гнева лишь вспугнул стаю воробьев, да обратил на меня взгляды кучковавшихся поблизости студентов. Что ж, прощайте ребята. Строгий доцент Марков больше не побеспокоит вас своими лекциями и не заставит сдавать себе зачет.
Гуд бай, университет и адьез, преподавательская карьера…
Почтальона я нашел на ближайшей автобусной остановке. Он сидел на лавочке и мирно почитывал газету. Газета называлась «Правда», номер был тридцатилетней давности, однако выглядел как новый. Согласно заголовку передовицы, американские империалисты нагнетают напряженность в мире. Я подумал, что такой заголовок не потерял актуальности и в наши дни.
— Что это за шутки? — рявкнул я, вынудив старичка отложить газету.
— Не понимаю, о чем вы говорите, Владимир Олегович, — сказал он спокойно, — я работник почтовой службы, а не театра юмора. В нашей работе шуток не бывает.
— Вы не поняли, — выдохнул я, теряя терпение, — второй раз! Второй раз все вроде бы прекрасно начинается, а оборачивается… черт знает как!
— Я, конечно, в курсе вашей проблемы, — ответил на это Почтальон, — но вряд ли могу чем-то помочь. Я всего лишь доставляю письма. А их содержание и последствия — исключительно на вашей совести.
— Да?! Легко же вам говорить… А у меня такое ощущение… или предчувствие, что на каждом варианте моей жизни запрятана ловушка. Этакая бомба с часовым механизмом, которая взрывается примерно в одно и то же время.
— Типичная «бульварная версия», вызванная общим состоянием тревоги и дискомфорта, — как по написанному прокомментировал старичок, — вы еще «теорию заговоров» сюда приплетите. Главпочтамт против Владимира Маркова… Не слишком ли вы переоцениваете свою персону?
— Не слишком, — сказал я, — дело ведь не в теории… Просто… ну поймите! Не мог я такого сделать! У меня жена, которой я верен, двое замечательных детей…
— А вы уверены? — спросил Почтальон тоном следователя на допросе, — насчет возможности и верности жене? Неужели не помните?
Все-таки память — коварная штука. На ее фоне даже иезуиты покажутся деревенскими дурачками. Эта злодейка с невероятным рвением выставляет на первый план наши достоинства и достижения, педантично фиксирует каждую обиду, причиненную нам другими людьми и придирчиво выделяет недостатки этих людей. А вот наши собственные «косяки» она стыдливо прячет в самый дальний угол. Прямо как образцово-показательный садовод, у которого на участке, в самом дальнем углу, наверняка произрастает мак или конопля.
А уж если память не твоя собственная… Если она передана тебе человеком, который до сегодняшнего утра занимал твое место в жизни и только сейчас соблаговолил уступить… На этом фоне пресловутые иезуиты и вовсе выглядят проще грудных младенцев, а вместо дальнего уголка огорода есть риск наткнуться на целую плантацию, покрытую маскировочной сеткой.
Жена, дети — это все, конечно, прекрасно. Нашу семью можно с полным основанием признать благополучной… если смотреть на нее со стороны и не видеть многих деталей. Счесть их малозначительными. Но я — не сторонний наблюдатель. Эти детали стоят передо мной в полный рост. И для этого мне хватило лишь немного потрясти коварную, изворотливую и полученную по наследству, память.
Да, наш брак с Наташкой Черных был не по расчету и уж точно, не по «залету». Но и любви особой не было. Был напор со стороны меня, подстегнутого чудо-письмом и… в общем-то, все. Что двигало в ту пору Наташей — ума не приложу. Наверное, то же самое, что путника, который долго бродил по пустыне, а встретив первого попавшегося человека, согласился стать его рабом хотя бы за глоток воды.
