Грэм Джойс - Там, где кончается волшебство
— Я слышал, Мамочка в больнице. Вы, надо думать, скучаете по ней.
— Скучаю, — подтвердила я. — Так что у вас за новости?
— Они касаются вашего отъезда.
— Я никуда не уезжаю. Это вы нас выкидываете на улицу.
— Случилась удивительная вещь. На ваше счастье, Эйми Инглиш, прислуживающая леди Стоукс, увольняется, поскольку собирается замуж, и ей нужна замена. Поэтому, если вам интересно, милости просим; только сначала нужно пройти обучение.
Прислуживать? Словечко звякнуло в мозгу. Даже такой пещерной личности, как я, оно казалось устаревшим.
— Неужто есть еще такая профессия?
— Личная горничная. Достойное занятие. Я предложил вашу кандидатуру.
— Но вы же меня совсем не знаете.
— Послушайте, Осока. У Мамочки в округе хватает критиков. Есть люди с предрассудками. Я к ним не отношусь. Но есть и те, кто вас поддерживает. Я просто рассказал о вас. Работа ваша, если захотите. Проживание и все такое.
— А как же Мамочка?
Он усмехнулся.
— Поможем и с этим. — Допив, он отставил стакан и почему-то понизил голос; я тоже непроизвольно придвинулась к нему. Мне даже показалось — возможно, только показалось, — что он пытается соблазнить меня голосом. — Бывают в жизни совпадения. Как, скажем, встреча в лесу. Но не всегда они случайны. Бывает, что совпадения происходят по велению судьбы. Я понимаю, что рискую показаться загадочным, однако уверен: жизнь по-своему участвует в прокладывании нашего пути.
Признаюсь, я захихикала. Откинула голову назад и громко захохотала. Он тоже улыбнулся и воодушевленно затряс головой, довольный произведенным эффектом.
Придя в себя, я сказала:
— Да лучше удавлюсь.
Тут розовые щечки Винаблза побледнели.
— Но ведь это ваш шанс. Поправить положение.
— Поправить положение? Да лучше отшельником в лес, чем в дом прислуживать так называемым господам. Те, на кого вы работаете, — вы видели хоть раз их руки? Они же как рептилии. Да и вообще, мы не в каменном веке живем. Вам не приходило с голову сначала поинтересоваться, поправится ли мне такая работа, а уж потом предлагать мои услуги? И что за хитроумный план вы припасли для Мамочки?
Склонив голову набок и приподняв одну бровь, но очень высоко, он улыбнулся — теперь уже натянуто:
— Осока, на вашем месте я бы не разбрасывался предложениями. У вас ни надлежащего образования, ни средств. Я сделал все, что мог. Боюсь, вам не позволят пойти по Мамочкиным стопам.
— Я собираюсь получить диплом.
— Осока, это вы живете в каменном веке. Учитывая ваше прошлое, вам не дадут работать. Акушерство стало настоящей профессией, а вы тут плавно загниваете.
— Что вы имеете в виду под «загниваете»? — Я посмотрела на него в упор. — Не забывайте, что вы в Мамочкином доме.
— Я знаю. И не собираюсь выказывать неуважение. Просто в ее отсутствие пытаюсь вас наставить на правильный путь. Вы же и сами все прекрасно понимаете.
Что я действительно поняла, так это почему они так долго не появлялись у нашего порога. Мамочка выгнала бы их взашей и отдубасила палкой.
— Значит, вы пришли меня спасти, да?
Он улыбнулся. Понял, к чему я клоню.
— Вы очень красивы, верно. Внутренней красотой. Тут ничего не скажешь. Но к делу это не относится.
Сейчас же прогони его, шептал мне голос. Сейчас же. Я встала.
— Я подумаю.
Винаблз понял намек и тоже встал.
— Осока, я умею быть хорошим другом. — Он задергался на пороге; прогони его, шептал неугомонный голос, прогони. — Кстати, чем вы там занимались? В лесу?
— Выражала благодарность и признательность за все, что мне дано, — сказала я.
— Неужто?
Он вяло улыбнулся и как-то странно щелкнул пальцами перед носом. Не знаю почему. Потом ушел. Калитка взвыла, выпустив его, и шваркнулась обратно.
Беда на твою черную душу, послала я ему вслед проклятие.
— Мамочка, это ты была? — шептала я. — Твой голос говорил, чтобы я его выставила?
Я продолжала бормотать, пока из-за кустов не вынырнул мальчуган. Капюшон куртки он натянул так низко, что видны были только рот, глаза и нос. Он пятился по саду, словно рак.
— Я заробел, когда увидел Норфолкского Угря, — сказал он озираясь. — Но мамка послала меня к тебе сказать, что у Банч Кормелл отошли воды, а она говорит: раз уж не Мамочка, то ты. Я правильно сделал, что спрятался от Угря?
Я щелкнула его по капюшону, такого сладкого мальчонку.
— Ты молодец. Сейчас возьму пальто и догоню тебя.
11
Ах этот звук, с которым они всасывают первый глоток воздуха в жизни. Щелчок, волшебный ключик, поворачивающийся в крошечной скважине, — еще до появления призрачной ряби понимания, благоговейной дрожи узнавания. И вот они уже вопят. Не звук, а чудо.
У Банч Кормелл это был пятый ребенок. Вот всем бы так рожать. Сначала подожди, учила Мамочка; постой немного в изножье кровати, подумай. Не торопись. Коль сомневаешься, подожди еще немного. Все, что от меня потребовалось, — положить руки на живот Банч, проверить раскрытие, а остальное сделала сама природа. Мальчик — а это был мальчик — выскользнул из нее, как рыбка. Я осмотрела малыша, погладила его крошечный носик, чтобы вышла слизь, помыла и положила на живот к матери. Помогла пристроить его к огромной многоопытной груди, достала послед и через полчаса уже стояла в пальто. Что за божественная работа, такую ни на что не променяешь.
— Осока, у тебя чутье, — довольная, сказала Банч. — Я не шучу.
Ее супруг был ковалем, но даже он не мог соревноваться с бицепсами женушки. Банч Кормелл могла побить кого угодно. Гладкие черные волосы облепили раскрасневшееся лицо. Взгляд просто плыл от счастья. А в остальном — будто она бежала на автобус и запыхалась.
— Ты прямо как Мамочка, — добавила она. — Даже лучше. Только ей не говори.
— Если бы все так рожали, мы остались бы без работы. Там четверо малышей за дверью, ждут с выпученными глазами. Впустить их?
— Да, впускай. Ты закопаешь?
Достав из сумки старую газету, я завернула в нее послед.
— У тебя в саду?
— Да, рядом с ревенем. Пожалуйста, Осока.
Я отворила дверь. Муж Банч и четверо детей сидели под дверью на лестничной площадке. Дети вбежали в комнату, все с синими, как ягоды терновника, глазами, смотрят в сторону. Они меня нарочно обходили, как будто я была не акушерка, а явление с того света. Коваль пропустил детей вперед и дотронулся до моей руки. Вложил в ладонь две сложенные банкноты.
— Здесь слишком много, — запротестовала я.
Это и правда было много, учитывая, что государство предлагало то же самое бесплатно. Но коваль посмотрел на меня такими же, как у детей, глазами, похожими на ягоды терновника.
— Слыхал, у тебя с домом нелады. Банч из меня всю душу вытрясет, если ты не возьмешь.
Я вдруг почувствовала, что сейчас заплачу. Не ожидала подобной доброты от этого большого, сильного мужчины. Я еле выговорила:
— Идите, там у вас родился очередной здоровый паренек. Он симпатяга.
Когда я вышла в огород, стояли сумерки. На улице уже включили фонари: они едва подсвечивали сад, но мне такого освещения вполне хватало. Достав из сумки маленькую лопатку, я закопала послед рядом с тем местом, где молодые венчики ревеня уже пробились на поверхность сквозь грунт. Рыть черную сырую почву было легче легкого. Мамочка всегда твердила, что хоронить послед нужно поглубже, чтобы его не отыскала лиса, но в то же время не слишком глубоко, чтобы его могли учуять пчелы. И хоть я понимала, что в акушерстве Мамочка богиня здравого смысла, а в суевериях ее заносит, все равно безоговорочно следовала ее инструкциям и ожиданиям таких людей, как Банч, которым просто родов было недостаточно.
Мамочка объясняла, что, хороня послед, мы входим в мир, откуда к нам пришел младенец; мы возвращаем земле сосуд, в котором он прибыл. Вот почему так важно, настаивала она, тщательно отряхивать от земли руки: ведь ты их только что засовывала в тот мир. Подняв голову, я вдруг увидела сидящего в углу сада зайца. Заяц уставился прямо на меня. Я сразу поняла.
Я сразу поняла, потому что меня бросило в жар. Кожа горела, причем так сильно, будто хотела отойти от кости. Ужасный страх пришел на смену жару. Это был крупный заяц. Он пялился на меня огромными лунно-желтыми глазами. Заяц седел; его красновато-коричневая шерстка мерцала и поблескивала. Животное не двигалось, но сильные задние ноги были поджаты — спрессованные мускулы, всегда готовые к прыжку. Длинные, с черными кончиками уши стояли торчком, прислушивались.
Я удивилась, когда услышала, что обращаюсь к зайцу Так, словно он был человеком и мог ответить.
— Что ты здесь делаешь? Ты почему не в поле? — Или, возможно, я сказала это про себя.
Лунно-желтые глаза опять обратились ко мне. Я снова ощутила легкое покалывание, как если бы мой позвоночник покрылся мелкими колючками. Как будто мехом. Внутри меня все сжалось, меня сковал необъяснимый ужас — не из-за зайца, а потому, что воздух вокруг него дрожал, а я была не в состоянии пошевелиться. Я ничего не чувствовала. К тому же я по-прежнему стояла на коленях, в грязи. Как будто связанная. Потом пахнуло теплым смрадом, повеяло диким животным — это было как подпись, как декоративный росчерк в конце письма, — и мой заяц, развернувшись, был таков.
