Наталья Некрасова - Исповедь Cтража
Она закрыла глаза, борясь с безумным неодолимым желанием — коснуться губами этих израненных рук; стискивала зубы, чувствуя, как набегают на глаза слезы. Хотелось верить, так хотелось верить — все удастся, ведь не было еще так ни разу, чтобы не удалось… ничего, ничего, бывали раны и страшнее… но никогда не было — таких. Незаживающих. Как долго, долго, бесконечно тянутся минуты… Если бы ты знал… если бы ты знал — все эти годы, все, все — только ради этого… Голова кружится, перед глазами — огненные круги. «Не может быть. Не может! Я не верю…»
— Не могу… больше…
Он поддержал ее, когда она начала медленно валиться навзничь. Не открывая крепко зажмуренных глаз:
— Что?..
Он молчал, глядя в ее лицо.
— Не получилось… Не говори ничего! — почти зло. — Я знаю. Значит, я так ничему и не научилась.
Одна слезинка, жгучая и злая, все-таки пробилась из-под длинных ресниц:
— Ненавижу себя.
Он не знал, что говорить. Попытался как-то успокоить:
— Мне стало легче, девочка. Поверь, это правда.
— Вот именно. Девочка. Девчонка. Глупая самоуверенная девчонка. Так и скажи. И не нужно меня утешать! — посмотрела с вызовом. — Только прости. Если сможешь. За то, что понадеялся на меня. А я… Прости.
Она стремительно поднялась и выскочила за дверь прежде, чем он успел ответить.
Потом он долго не видел ее — похоже, Ахтэнэ избегала встречаться с ним. До этого вечера…
Ей вовсе не хотелось спать в эту ночь: странное чувство непокоя, не дававшее даже на мгновение сомкнуть веки. Даже старинные книги не могли унять смятения души; может, виной тому была бьющая в окно метель…
Она не смогла бы объяснить, откуда знала, что нужно идти именно сюда, в Одинокую башню. Из приоткрытой двери тянуло холодом, но видно было, что в комнате горит светильник — значит, не спит. Не спит. Странная мысль. Грустная. Нелепая. Он говорил — Бессмертные не умеют спать.
Мысль о бессмертии заставила ее помедлить на пороге. Наверно, легче всего это понять детям — им кажется, что они никогда не умрут. И — правы: он ведь тоже говорит, что люди не умирают — уходят. Он вообще в последнее время много говорит о Дороге. Ему верят. В людях Твердыни нет страха смерти — а потому они сами подчас вызывают страх почти священный. Многие думают, что Черным Рыцарям вообще неведом страх: словно нет ничего страшнее, чем ступить за порог, словно бояться можно только за себя. Смешно. И грустно.
Наверное, в этом и есть разница между нами. Страх смерти? По мне, отсутствие страха смерти — не достоинство. Куда выше преодолеть этот страх вопреки всему.
Вообще смерть пугает именно своей неизвестностью — что потом, там, за пределом жизни? Даже если нам откроются новые пути, даже если мы станем иными — все равно страшно. Потому что мы слишком любим этот мир. Или эта скорбь, этот страх вечной разлуки нужны для того, чтобы мы стали мудрее?
И что будет потом? Люди такие разные. Есть ведь и такие подонки, на которых пробу ставить негде. Что будет с ними? Если они станут творцами, то что ЭТИ натворят? Ведь должно же быть какое-то воздаяние, какое-то исправление Зла — иначе Зло будет продолжаться в Творении. Неужели этому никогда, никогда не будет конца? Неужели все бесполезно?
Или нет? Или задача нас, живых, как раз в том и есть, чтобы не дать Злу победить здесь, не дать ему распространиться и в Творении там, за пределом жизни?
Предел жизни — есть ли это предел бытия?
И что должно было быть в Арде Алахаста, Арде Неискаженной? Какими мы должны были быть?
И какой будет Арда Энвиньянта, Арда Возрожденная? Если будет…
Может, все совсем не так, как я думаю… Просто я представить не могу, потому, что не знаю иного мира, кроме нынешней Арды?
А то, что Мелькор освободил своих воинов от страха смерти, — что ж, таких бойцов иметь хорошо, они будут легко умирать, их можно тысячами кидать в бой, пока не вымостишь их трупами дорогу к победе…
Бессмертие… Те, что были рядом с тобой, уходят без возврата — а ты живешь. И всегда вокруг тебя — люди, и всегда ты — один, потому что знаешь: они уйдут. Ты — останешься. И будешь помнить — всех и все. Тяжело понять, как это — помнить все. Иногда у кого-нибудь случайно вырывается: «Учитель, ты не помнишь?..» — и в его глазах появляется тень печальной улыбки. Милосердный дар — забвение: тускнеют воспоминания, и самые тяжелые и страшные из них, теряя отчетливость, оставляют по себе только смутную горечь и приглушенную саднящую боль. И человек сживается с ней, привыкает. А когда, вспоминая, переживаешь все заново? Так, словно это происходит сейчас?.. Он однажды обмолвился об этом свойстве памяти Бессмертных, и с тех пор она часто задумывалась над этим.
Но ведь эльфы — тоже бессмертны. И они тоже не забывают. И так же переживают все заново. Так за что же их считать — не способными понимать? И видеть? Разве им — не больно?
Девушка тряхнула головой, пытаясь отогнать грустные мысли, и тихо проскользнула в комнату.
…Стрельчатое окно в тонком переплете распахнуто настежь, вьюжный ветер врывается в комнату, швыряет пригоршни снега в лицо тому, кто стоит у окна, — высокому, седому, запахнувшемуся в крылья, как в плащ…
Он стоял, запрокинув голову, закрыв глаза — она знала это, даже не видя, — и ветер развевал его волосы — белые, белые, как зимняя луна, и металось звездное пламя в хрустальной чаше светильника — огонек бесприютной души, а вьюжная ночь за окном была светлой, ветер гнал призрачные рваные облака, и в разрывах туч проглядывало черное небо с далекими искрами звезд — ночь полнолуния; тени и блики скользили по его лицу, и вздрагивали больные крылья…
Она беззвучно вздохнула, и беззвучно выскользнул сухой стебель из ее пальцев, но он услышал и обернулся, и она одними губами прошептала — не надо… — зная, что сейчас произойдет: черные крылья обернутся плащом, снегом рассыплются звезды в волосах, и яркая ледяная звезда на челе — погаснет, и погаснет, уйдет из глаз этот невероятный горький и счастливый свет, заставляющий видеть только — глаза, только — взгляд…
И — ничего этого не произошло.
Все с тем же странным выражением на лице, словно еще во власти неведомого ей видения:
— Ты?..
— Я, Учитель, — по-прежнему одними губами, — ты замерз, наверно… я принесу тебе горячего вина…
Так-уже-было. Он кивнул.
— И огонь погас… Сейчас я…
— Не надо…
Ощупью, не отводя глаз от ее лица, он закрыл окно, шагнул к камину — так уже было — и начертил в воздухе знак Ллах: взметнулись языки пламени.
— Но… ты ведь не за этим пришла. — Он с трудом выговорил эти слова. — Ты… хотела говорить со мной?
