Владимир Романовский - Год Мамонта
— Вы совершенно точно это знаете? Есть свидетели?
— Зачем свидетели, когда есть сам посланец?
— Вот как? Кто же это?
— Я.
Помолчали.
— Мой отец об этом знает? — спросил Бук.
— Думаю, что да.
— Думаете, если все то… если это он… он вам это простит?
— Нет, я так не думаю.
— Думаете, он вам поверит, когда вы ему скажете, что перешли на его сторону?
— Да.
— Почему вы так решили?
— Я ведь везу ему вас.
— Как заложника?
— Как пропуск. Есть два варианта, на ваше усмотрение. Я могу представить вас вашему отцу как мятежника, которому не удалось свалить Фалкона, либо как шпиона и сторонника Фалкона.
— Есть третий вариант, — сказал Бук.
— Какой же?
— Я сам ему представлюсь. Как сын. И расскажу, что было на самом деле.
Хок подумал.
— Да, пожалуй, — сказал он, — это тоже хорошая мысль. Я бы на вашем месте не рассказывал бы всего.
— Какая разница? Если он действительно мой отец…
— …то он поймет?
— …он все узнает, и лучше от меня, чем от других.
— Увы. О вашей роли в заговоре знают только сторонники Фалкона и я. Сторонникам он не поверит, а я буду молчать.
— Аврора тоже знает.
— Аврора как раз ничего и не знает. И не узнает.
— Но ведь это же правда.
— Что — правда?
— Про меня.
Хок хмыкнул.
— Я бы мог много правды рассказать о вашем отце, — сказал он, — и неизвестно, которая правда хуже. Вообще, более или менее мирные отношения между людьми на том и держаться, что часть правды либо утаивается, либо забывается.
— Это несправедливо.
— Зато действенно. Кстати, не так уж несправедливо. Люди меняются. Почему сорокалетний человек должен отвечать за грехи того, кем он был, когда ему было двадцать?
— А разве не должен?
— По-моему, вполне достаточно сегодняшних грехов. Люди сами себе не очень любят правду говорить. Этим, кстати, и пользуются — и Фалкон, и, надо думать, ваш отец. Допросы — очень показательная вещь. Вы всегда отказывались на них присутствовать, а зря.
— Под пытками чего только о себе не расскажешь, — заметил Бук.
— Нет, без всяких пыток. Любому человеку старше восемнадцати можно такого о нем рассказать, что ему жить не захочется, и все это будет правдой.
Некоторое время они ехали молча, а потом Бук сказал:
— Пообещайте мне кое-что.
— Нужно ли?
— Я не многого прошу. Всего лишь, чтобы то, что я вам сейчас скажу, осталось между нами.
— Обещаю.
— Я согласился войти в заговор против Фалкона как осведомитель — по очень веской причине. Я не рассчитываю, что вы мне поверите. Я надеялся, что заговор, именно этот заговор, завершится успехом. Я был уверен, что нас так скоро не соберутся арестовывать.
Помолчали.
— Так, — сказал Хок. — И какую же цель вы преследовали?
— Я хотел помочь Фрике.
— Фрике?
— Великой Вдовствующей. Ей и ее любовнику.
— Какому еще любовнику!
— Бранту.
— Птица и камень! — воскликнул Хок. — Бранту? Вы не ошиблись? Бранту?
— Да. Он вам знаком?
— Знаете, да.
— Я хотел им помочь.
— Удалось?
— Что удалось?
— Помочь?
— Как видите — нет. Фалкон у власти, вы везете меня к узурпатору, а Фрика и Брант исчезли. И Шила исчезла.
Хок молчал долго. Наконец он сказал, медленно:
— Повторите, как вы сказали? Я везу вас к узурпатору, а дальше?
— Фрика, Брант и Шила исчезли.
— Исчезли. Брант. Опять Брант. Это становится невыносимым. — Он с ненавистью посмотрел на звезды. — Значит, Брант, то есть, Фрика и Шила, исчезли.
— Да.
— Шила — тоже любовница Бранта, как и ее мать?
— Что вы!
— Я уже ничему не удивляюсь. Если так пойдет дальше, можете не сомневаться — мы встретим его в Кронине, в качестве, надо думать, либо начальника охраны, либо первого министра нового правителя.
— Перестаньте, Хок. Фалкон вынашивал очень нехорошие планы в отношении Фрики, с которой у меня были много лет дружеские отношения.
— Она действительно спала с женщинами?
— Нет. А вам стыдно такое говорить. Порочить женщину ни за что, ни про что.
— Почему ж порочить. Нисколько это ее не порочит. Вот вы, к примеру, спите с женщинами, и я тоже. И ничего.
Хок не поверил Буку. Каждому хочется себя оправдать, и ради этого оправдания люди целыми днями готовы себя убеждать в том, чего никогда не было.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ОСАДА ИЛИ ОТХОД?
С утра шел дождь, а к полудню перестал, но небо было по-прежнему серое и противное, а температура воздуха лениво колебалась около точки замерзания воды.
Брант и Нико, хмурые и неприветливые, ушли со стройки на перерыв. Районный пекарь решил в этот день проявить выдумку и остроумие, и во всех тавернах хлеб подавали специальный — если нарезать буханку не косо, но прямо, каждый кусок получался в виде мамонта.
Поев и расплатившись, Брант и Нико вышли прогуляться — до Площади Правосудия и обратно. Занятые стройкой и долблением стены, они не слышали глашатаев и оба удивились, обнаружив на площади толпу.
— Что здесь происходит? — спросил Брант первого встречного.
— Пленных мятежников ведут.
— Каких мятежников?
— Вы ничего не знаете?
— Мы были заняты работой.
— Да ну!
— Представьте себе. Так что за мятежники?
— Вчера подлые кронинцы, чтоб им пусто было, пытались штурмом взять столицу, представляете? Наши храбрые воины им показали, что и как. Честь им и хвала!
Брант и Нико переглянулись.
Человек семьдесят охраны тем временем оттесняли толпу к краям площади, освобождая широкий проход.
— Их что, казнить будут? — спросил Брант.
— Нет, их просто в Сейскую Темницу проведут, для начала. А потом будут судить.
— За что?
— Как за что? За преступление против собственного народа, — объяснил встречный. — Вы что, с вяза сверзились? Страна в опасности, а вы будто ничего и не знаете. Про Лжезигварда вы, надеюсь, слышали?
— Слышал.
— Слышал он. Вот ведь бывают люди, — сокрушенно покачал головой встречный.
— А хочешь, мил человек, — спросил Нико, — я тебе зубы изо рта в жопу переставлю?
— Чего?
— Защитники отечества бывают явные и бывают тайные, — сказал Нико многозначительно.
— О! — встречный струхнул. — Прошу прощения, господа мои. Это все серость наша, недостаток образования.
Он спешно ретировался.
— Нико, — сказал Брант. — Ты бы как-нибудь… не знаю… полегче, а?
— Я эту наглую гадину не ударил только из уважения к тебе, — возразил Нико. — Думал, ты сам ударишь. Одно слово — чернь. Тяжело настоящему ниверийцу среди черни. Тебе-то может и ничего, ты из простых, а у меня в предках несколько благородных особ числятся.
