Р. Скотт Бэккер - Слуги Темного Властелина
– Я не продаю себя, если ты это имеешь в виду. Народ вообще никогда и ничего не продает. Если нам что-то нужно, мы это захватываем.
– Вот-вот! Он и нас хочет захватить! – перебил Конфас.
– Дайте этому человеку высказаться! – воскликнул Готьелк, утратив наконец терпение.
– После Кийута, – продолжал Найюр, – утемоты были уничтожены. Степь не такая, как вам кажется. Народ воюет всегда, если не со шранками, нансурцами или кианцами, то, значит, друг с другом. Наши пастбища захвачены нашими стародавними соперниками. Наши стада вырезаны. Наши стойбища сожжены. Я больше ничему не вождь.
Найюр обвел взглядом их лица. Все внимательно слушали его. Келлхус успел убедиться, что если байки уместны, к ним всегда относятся с почтением.
– От этого человека, – сказал он, указав на Келлхуса, – я узнал, что чужеземец тоже может обладать честью. Он был рабом, но сражался на нашей стороне против куоатов. Благодаря ему, благодаря его снам, посланным Богом, я узнал о вашей войне. Я остался без племени и потому поверил ему на слово.
Келлхус обнаружил, что теперь множество глаз устремлено на него. Быть может, стоит воспользоваться моментом? Или пусть скюльвенд продолжает?
– Поверил на слово? – переспросил Готиан, одновременно озадаченно и слегка благоговейно. – В чем?
– В том, что эта война будет непохожа на другие. Что она будет откровением…
– Понимаю, – сказал Готиан, и глаза его внезапно озарились светом забытой веры.
– Понимаешь? – переспросил Найюр. – Не думаю. Я ведь по-прежнему скюльвенд.
Степняк взглянул на Пройаса, потом обвел глазами собравшееся вокруг блестящее общество.
– Не обманывайся во мне, айнрити. В этом Конфас прав. Вы все для меня все равно что шатающиеся пьяницы. Мальчишки, которые играют в войну, когда вам подобает сидеть дома, с матерями. Вы ничего не знаете о войне. Война – это тьма. Она черна, как смола. Война – это не Бог. Она не смеется и не плачет. Она не вознаграждает ни ловкость, ни отвагу. Это не испытание для душ и не мера воли. Еще менее она может быть орудием, средством для достижения какой-нибудь бабской цели. Это просто место, где стальные кости земли сталкиваются с полыми костями людей и перемалывают их.
Вы предложили мне войну – и я согласился. Ничего больше. Я не стану сожалеть о ваших потерях. Я не преклоню головы у ваших погребальных костров. Я не стану радоваться вашим победам. Однако я принял вызов. Я буду страдать вместе с вами. Я буду предавать фаним мечу и устрою бойню их женам и детям. И когда я лягу спать, мне будут сниться их жалобы и стоны, и сердце мое возрадуется.
Воцарилось ошеломленное молчание. Наконец Готьелк, старый граф Агансанорский, сказал:
– Я бывал во многих битвах. Кости мои стары, но они по-прежнему при мне, а не преданы огню. И я научился доверять человеку, который ненавидит открыто, и бояться только тех, кто ненавидит исподтишка. Меня ответ этого человека устраивает – хотя он мне и не нравится.
Он обернулся к Конфасу – глаза его недоверчиво прищурились.
– Печально это, когда язычник учит нас честности! Постепенно, мало-помалу, остальные поддержали его.
– В словах язычника есть мудрость! – воскликнул Саубон, перекрывая голоса прочих. – Мы поступим правильно, если прислушаемся к ним!
Однако Готиан по-прежнему колебался. В отличие от остальных он был нансурцем, и Келлхус видел, что он разделяет многие из дурных предчувствий императора и главнокомандующего. Для нансурцев вести о зверствах скюльвендов были частью повседневной жизни.
Великий магистр перехватил его взгляд поверх толпы. Келлхус видел сценарии катастрофического развития событий, мечущиеся в голове этого человека: Священное воинство погибнет, все пойдет прахом, и только потому, что он, Готиан, примет неверное решение от имени Майтанета.
– Я увидел эту войну во сне, – внезапно произнес Келлхус. Айнрити умолкли, вслушиваясь в этот голос, которого они еще не слышали. Келлхус обвел их прозрачным, водянистым взглядом. – Я не стану говорить, будто могу объяснить вам, о чем были эти сны, потому что я этого не знаю.
Он сказал им, что стоял в священном кругу их Бога, однако это не вселило в него излишней самонадеянности. Он сомневается, как сомневается любой честный человек, и не потерпит притворства на пути к истине.
– Однако я знаю одно: стоящий перед вами выбор вполне ясен.
Уверенное заявление, подкрепленное предварительным признанием в неуверенности. «То немногое, что я знаю, я действительно знаю», – сказал он.
– Два человека попросили вас об уступке. Принц Нерсей Пройас просит, чтобы вы приняли руководство язычника-скюльвенда, в то время как Икурей Ксерий просит, чтобы вы подчинились интересам империи. Вопрос прост: какая из уступок больше?
Демонстрация мудрости и прозорливости через прояснение. Они осознают это, и это утвердит их уважение, подготовит их к последующим осознаниям, и убедит их, что его голос – это голос разума, а не его собственных корыстных устремлений.
– С одной стороны, у нас имеется император, который с готовностью снабдил провизией Священное воинство простецов, хотя он не мог не понимать, что оно почти наверняка будет разгромлено. С другой стороны, у нас имеется вождь язычников, который всю свою сознательную жизнь занимался тем, что грабил и убивал правоверных. Он помолчал, печально улыбнулся.
– У меня на родине это называется «сложное положение».
По саду раскатился дружелюбный хохот. Только Ксерий и Конфас не улыбнулись. Келлхус обошел общепризнанный престиж главнокомандующего, сосредоточившись на императоре, и при этом описал проблему того, насколько император достоин доверия, как равнозначную проблеме скюльвенда – так мог поступить лишь человек справедливый и беспристрастный. А потом завершил это уравнение беззлобной шуткой, еще больше поднявшись в их мнении и продемонстрировав, что в придачу к уму наделен еще и остроумием.
– Я бы мог поручиться за честность Найюра урс Скиоаты, но кто поручится за меня? Так что давайте предположим, будто оба этих человека, как император, так и вождь, одинаково не заслуживают доверия. При этом условии ответ состоит в том, что вам уже и так известно: мы берем на себя дело Божье, но работа эта тем не менее темная и кровавая. Не существует более грязной работы, чем война.
Он обвел их взглядом, заглянул в глаза каждому, как будто с каждым из них стоял лицом к лицу. Он видел, что они уже на грани, на пороге решения, к которому подталкивает сам разум. Это понимали все. Даже Ксерий.
– Кого бы мы ни избрали своим руководителем, императора или вождя, – продолжал он, – мы признаем одну и ту же истину и берем на себя один и тот же тяжкий труд…
