Джулия Джонс - Чародей и дурак
— Эта дама говорит правду.
Старик, тощий как скелет, одетый в лохмотья, вышел вперед. Левой руки у него не было. Он медленно поднялся на помост.
— Батроя нет в живых.
Таул посмотрел на Мелли.
— А ты почем знаешь? — крикнули из толпы. Старик показал всем обрубок на месте левой руки.
— Знаю, потому что сам стал одной из жертв Кайлока. — Он обвел толпу взглядом, но никто не посмел оспорить его слова. — Я сидел с Батроем в одной темнице. Я видел, как его увели, и его крики не давали мне спать всю ночь напролет. И поверьте, он был не единственным. Ночь за ночью я слышал, как люди кричат, и ночь за ночью благодарил Бога за то, что Кайлок не присылает за мной.
Притихшая толпа беспокойно переминалась на месте.
— Но однажды настал и мой черед. Ночью наш король, наш герцог, наш воевода прислал и за мной.
Руки Мелли покрылись гусиной кожей, и в горле пересохло.
— Связанного и с кляпом во рту, меня ввели в комнату, освещенную ясно, как лекарский кабинет. Посередине стояла колода для рубки мяса. Стража вышла, Кайлок положил мою руку на эту колоду и отсек ее по локоть большим тесаком.
Ропот ужаса пронесся над толпой.
Таул крепко сжал руку Мелли. Ей казалось, что она сейчас лишится чувств.
— Кайлок не остановился бы на этом, но тут он срочно понадобился зачем-то наверху, и меня отвели обратно в темницу. Больше он не требовал меня к себе — то ли забыл обо мне, то ли хотел продлить мои мучения. — Голос старика утратил прежнюю силу и сделался слабым и дребезжащим. — Я хочу, чтобы вы знали одно: Кайлок, быть может, и вел нас к победе, но на этом пути нас ожидала погибель…
Одинокая слеза скатилась по щеке Мелли, и она поспешно смахнула ее прочь. Мелли одна здесь знала, как прав старик.
Люди стояли молча, опустив глаза.
Мелли хотелось подойти к старику и как-нибудь утешить его. Она оказалась не одинока: молодая девушка с темными блестящими волосами и розовыми щечками подошла и взяла старика за уцелевшую руку. Он сошел к ней с помоста. Толпа тихо раздалась перед ними. Было что-то невыразимо печальное в том, как они шли рука об руку и как старик опирался на плечо девушки.
У Мелли сжалось горло от этого зрелища. Сколько еще горожан стали жертвой безумия Кайлока? Сколько лет должно пройти, чтобы изгладилась память об этом?
После недолгого молчания слово опять взяла Грил. Громко прочистив горло, она повела рассказ о том, как Мелли, носившую ребенка от герцога, пять месяцев держали в заточении. Толпа внимала ей без единого звука. Грил дошла до родов и до приказа, данного ей Баралисом: «Как только ребенок родится, унеси его прочь и придуши, а трупик уничтожь».
Толпа ответила глухим ропотом.
Мелли содрогнулась. Ей казалось, что она слышит самого Баралиса. Только теперь она поняла, какой опасности подвергалась Грил, ослушавшись Баралиса. Надо будет потом поблагодарить ее — и Мелли сделает это от чистого сердца.
Но первым делом она должна показать своего сына городу Брену. Пришпорив коня, Мелли въехала на помост к Таулу и няне Грил. Таул принял у нее поводья, и она подняла ребенка над толпой.
— Смотрите, — крикнула она. — Смотрите на своего будущего герцога. Смотрите на сына Ястреба.
Толпа разразилась восторженными криками, но кое-где слышались и свист и ругань.
— Шлюха иноземная! Мало ли от кого ты принесла своего ублюдка?
Таул набрал в грудь воздуха, но Мелли удержала его, шепнув:
— Я сама.
Она сняла с мальчика левый башмачок и не оттолкнула Грил, когда та потянулась помочь ей.
— Вот! — Мелли вновь подняла над толпой разутого и шумно негодующего малыша. — Глядите — на нем метка Ястреба.
Теперь почти все кричали «ура», но Мелли не довольствовалась этим. Она поманила к себе оскорбившего ее человека.
— Подите-ка сюда, сударь, и взгляните на ребенка вблизи. Можете потрогать метку — не бойтесь, она не сотрется. — В толпе послышался смех. — Идите же, — настаивала Мелли, видя, что мужчина колеблется. — Раз у вас такой скорый язык, ноги должны быть под стать ему.
Впоследствии этот человек прославился в Брене под именем Язвы Тарвольда. Он вошел в историю как тот, что сперва усомнился, а потом уверовал. Его слова: «А дама-то правду сказала, ребята, — метка не стирается», — вызвали самое громкое и продолжительное «ура» за всю тысячелетнюю историю города.
Предание гласит, что это «ура» остановила сама госпожа Меллиандра, которая простерла над толпой раскрытую ладонь и поклялась, что принесет городу мир. После этого все затихли — больше сказать было нечего.
ЭПИЛОГ
— Так это точно, что я не избранник? — Тавалиск зачерпнул серебряным ситечком кучку головастиков из чана. Сезон наконец-то наступил, и архиепископ предвкушал, как вскоре насладится своим излюбленным лакомством: лягушачьей молодью.
— Как изволите видеть, ваше преосвященство, эти два стиха очень отличаются друг от друга. — Гамил кивнул на два экземпляра Книги Марода, что лежали на столе. — Книга, которой руководствовались вы, — гораздо более позднее издание. Писцы успели исказить и слова, и фразы, и общий смысл.
— Угу. — Тавалиск обозрел извивающихся головастиков, некоторые из которых уже отращивали ножки. — Раз у меня нет сестры, то и сомневаться не приходится. А если б она и была, я как служитель Церкви никогда не взял бы ее в любовницы.
— Совершенно верно, ваше преосвященство. — Гамил немного отодвинул книги в сторону — особо резвые головастики прыгали на пергамент.
— Что ж, Гамил, не так уж это меня и удивило. Не могу также сказать, что я разочарован. В конце концов все устроилось как нельзя лучше: прекрасная госпожа Меллиандра стала регентшей в Брене, Четыре Королевства посадили на трон дальнего родича короля Лескета, Север освободился от полчищ Кайлока, и Югу ничто более не угрожает. Я и сам не придумал бы ничего лучшего. Впрочем, во всем этом есть и моя заслуга.
— Как так, ваше преосвященство?
— Судя по слухам, все это совершил золотоволосый рыцарь — и только ты один, Гамил, знаешь, что я ему всегда помогал.
— Надеюсь, ваше преосвященство никогда не пожелает помочь подобным образом мне.
— Чепуха, Гамил. Я прямо-таки взлелеял этого рыцаря: целый год берег его в моих темницах, следил за каждым его шагом, я даже спас его подругу от превратностей уличной жизни. — Тавалиск переложил головастиков в серебряную ложку, выжал туда лимон, посолил, поперчил и проглотил целиком. Экие скользкие чертенята — и, правду сказать, совсем невкусные. — На свой лад я все-таки был избранником. Кто сказал, что новая версия менее верна, чем старая? Слова не меняются без причины, Гамил. Сама судьба поместила меня в гущу событий.
