Грегори Киз - Духи Великой Реки
— Прощай, Хизи, — прошептал Гхэ, когда клинок стал опускаться.
Он был маленьким мальчиком и брел вдоль доков, высматривая дохлую рыбешку — хоть что-нибудь, что можно съесть. Его израненные ноги кровоточили — пришлось удирать по острым осколкам горшков перед лавкой гончара: стражники увидели, как Гхэ стащил у купца кошелек. И, конечно, во время бегства кошелек он потерял…
Впереди на набережной он увидел старую женщину, греющуюся на солнышке. Перед ней на красной тряпке лежали яблоко и соленая рыба. И еще хлеб, теплый черный хлеб, запах которого он чувствовал, несмотря на зловоние, приносимое ветром с болот. Гхэ порылся в кармане — ножа там не оказалось, он потерял и его. Мальчик все равно двинулся к старухе, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать.
Она заметила его и нахмурилась, но потом поманила к себе.
— Я вижу, как ты смотришь на мою еду. — Гхэ мрачно кивнул. — И я встречала тебя и раньше, на улице Алого Саргана. — Гхэ пожал плечами, не в силах отвести глаз от рыбы. — Давай сыграем, — предложила старуха. Она вытащила из сумки три глиняные чашки и медяк. Расставив чашки вверх дном на земле, она положила медяк под одну из них и быстро поменяла их местами. — Следи за той, под которой медяк, — сказала женщина. — А теперь, если угадаешь, где он, я отдам тебе хлеб.
— Медяк не под чашкой, — сказал Гхэ. — Он у тебя в руке.
Старуха разжала кулак — действительно, медяк оказался там.
— Как ты догадался?
— Я тоже видел тебя на улице Алого Саргана.
Женщина рассмеялась:
— Забирай и хлеб и рыбу.
— Что? Почему?
— Потому что ты мне нравишься, — ответила она.
— Это не причина, чтобы отдавать мне что-нибудь, — пробормотал Гхэ, но все же взял еду.
Старуха, прищурившись, смотрела на него.
— Меня зовут Ли, — сообщила она ему, глядя, как мальчик, почти не жуя, глотает куски хлеба.
Гхэ перестал есть:
— Правда? Ты на самом деле Ли?
Старая женщина слегка улыбнулась и покачала головой:
— Нет, дитя, я такая же Ли, как медяк под чашкой. Но я могу отвести тебя к ней.
— Ты — Владычица.
— Да.
— Разве тебя не следует бояться?
— Да и нет. Ты разве боишься?
Гхэ пожал плечами:
— Немного. Я исчезну?
Владычица улыбнулась:
— Как скажет Ли. Не пойти ли нам узнать?
Гхэ кивнул:
— Можно, я сначала доем хлеб? Я такой голодный.
— Конечно, дитя. Доедай и рыбу тоже.
Хизи проснулась под надежной защитой обхвативших ее рук Тзэма. Бок у нее все еще болел, но когда она дотронулась до раны, той не оказалось, хотя одежда заскорузла от засохшей крови. Хизи вспомнила — это она помнила точно, — что кровь была ее собственной.
Тзэм зашевелился и склонил к ней свое грубое лицо, тоже измазанное засохшей кровью и грязью. Над выступающим надбровьем у великана вздулась огромная шишка, кончающаяся порезом. На щеках слезы промыли дорожки в крови и грязи, но сейчас глаза Тзэма были сухими.
— Я устала, — прошептала Хизи, — и хочу пить. С тобой все в порядке, Тзэм?
— Голова болит, и еще я беспокоился за тебя. Чернобог сбил меня с ног, и я ударился головой. Наверное, он был слишком занят, чтобы добивать меня.
— Где теперь Чернобог?
— Исчез.
Хизи попыталась оглядеться.
— Кто-нибудь погиб?
Тзэм печально кивнул:
— Ты чуть не умерла, но тебя исцелила лошадь. Я знаю, это звучит глупо, но так оно и было.
— Нет, тут нет ничего странного, — успокоила его Хизи. — Но погибшие есть?
— Братец Конь, Гавиал, Квен Шен. Почти все воины.
— А Перкар? И Нгангата?
— С Нгангатой все в порядке. Он пытается помочь Перкару.
— Перкару? Он тяжело ранен?
— Очень тяжело, принцесса. Похоже, умрет.
— Я должна… Может быть, я сумею ему помочь. — Но Хизи знала, что это не в ее силах. Братец Конь так и не научил ее лечить истерзанную плоть — только изгонять злых духов. И никто из ее уцелевших помощников не обладает таким искусством, да к тому же они, как и сама Хизи, ужасно ослабели. Но Перкар!.. В добавление к Братцу Коню и Гану!..
— Отнеси меня к нему, — умоляюще обратилась она к Тзэму.
Великан кивнул, взял девочку на руки и отнес туда, где лежал Перкар.
Смерть его была совсем близка, поняла Хизи. Нгангата перевязал рану в животе, но кровь все еще сочилась сквозь повязку; должно быть, и внутреннее кровотечение продолжалось, — Хизи видела, как ослабли нити, связывающие дух с телом.
— Она исцелила меня, а его не захотела, — пробормотал Нгангата, увидев Хизи.
— Кто?
— Мать-Лошадь.
Хизи глубоко вздохнула, стараясь удержать слезы.
— Она говорила, что Перкар ее обидел… — начала девочка.
Нгангата хрипло рассмеялся:
— Ну еще бы. Это же Перкар, он вечно обижает какого-нибудь бога. — Полукровка не смог удержать улыбку на лице.
— Но его меч!.. Разве не может его меч исцелить рану?
— Чернобог уничтожил Харку, — объяснил Нгангата.
— Что же нам делать? — тихо спросил Тзэм.
— Ждать — больше ничего не остается, — нехотя буркнул Нгангата.
Хизи кивнула и взяла холодную, покрытую кровью руку Перкара в свои. В воздухе сильно пахло железом и водой, но в пещере теперь царила тишина, и последние вспышки пламени на поверхности озера отбрасывали лишь неяркие отблески. Хизи наконец-то смогла заплакать — по Гану, Перкару, Братцу Коню, даже Гхэ. Она плакала, пока высоко над ними не забрезжил свет: круг выхода из провала стал серым, потом голубым. Над Эриквером встало солнце.
Даже во сне боль продолжала терзать Перкара — словно сотни термитов вгрызались ему во внутренности, — хотя и стала более тупой. Юноша лежал на травянистой лужайке высоко в горах. Где-то неподалеку тихо мычала корова. Сон был необыкновенно живым: Перкар улавливал свежий аромат травы, смолистый запах хвои, даже почти забытый дух скота. Юноше отчаянно хотелось, чтобы все это существовало на самом деле, но он понимал, что такое невозможно. Реальна была лишь боль, лишь рана в животе. Все остальное породило его сознание, стараясь сделать смерть более легкой.
— Да нет, все это настоящее, — заверил его кто-то.
Перкар повернулся на голос и, несмотря на боль, улыбнулся. Перед ним на ветке сидел самый царственный, самый прекрасный орел, какого он когда-нибудь видел. Его тело было покрыто черными и белыми перьями, а шею окружал отливающий бархатом синий воротник. Безжалостные глаза птицы выдавали в ней воина, хищника.
— Харка, — обратился к орлу Перкар, — должен сказать, что в этом обличье ты гораздо привлекательнее, чем когда был мечом.
