Наталья Корнева - Ювелир. Тень Серафима
- Холодно... - вслух произнес правитель полностью занимавшее его сейчас ощущение. Голос его был почти неслышен. - Холоднее, чем обычно...
- Это больно, милорд... я знаю, - лорд Эдвард с удивлением перевел взгляд на приближенного. Он и не заметил, что тот здесь. Он и не заметил, что больше не в башне - в своей Западной спальне, предназначенной всецело для музицирования и литературы. - Если бы только я мог помочь.
Премьер склонился, без разрешения коснувшись губами руки лорда, безжизненно свисавшей с края постели. Кожа его оказалась приятно прохладной.
- Ты хороший слуга, Кристофер, но не бери на себя больше, - тяжело выдохнул правитель. Хотелось пить, но вода показалась бы горька. Отчаянно хотелось, чтобы кто-то напоил его сладостью, но в горле было слишком горько, чтобы перебить чем-то этот привязчивый тошнотворный привкус. - Сделаешь так еще раз, и мне придется жестоко наказать тебя.
- Как пожелаете, мой зимний лорд, - премьер медленно выпрямился, улыбаясь вызывающе дерзко. Глаза его потемнели и, подернувшись поволокой, сделались еще более выразительными. Глаза, полные неба позднего спелого августа. - Но неужели вы запрещаете мне помочь? Кто же согреет вас в вашем бесконечном одиночестве, если меня не окажется рядом?
Лорд Эдвард неожиданно вздрогнул, и на лице его отразились чувства, которые было сложно определить.
- Даже ты не сумеешь сделать этого... - глухо произнес правитель, отвернувшись, - самонадеянный, самовлюбленный глупец... Оставь меня.
- Вы уверены, милорд? - Кристофер вновь опустился на колени, склонив голову, словно священнослужитель, молящийся о душе умирающего. В лице его было что-то темное, что-то маняще-тревожное. С каждым словом голос молодого мага становился всё слаще, всё сахарнее, всё приторнее. Слова зрели, набухали, словно сочные плоды молодой яблони. Запретные плоды. - Я умоляю вас позволить мне быть полезным. То, что вы совершили сейчас, не под силу человеку. Это войдет в легенды. Но единовременные манипуляции с таким количеством сильнейших драгоценных камней наверняка серьезно утомили вас. В ближайшее время вам следует воздержаться от обращения к минералам... Учитывая же текущую обстановку, вам может грозить смертельная опасность. Смею ли я оставить вас одного?
Премьер тактично умолчал о том, что лорд Эдвард, по всей вероятности, исчерпал свой кажущийся безграничным ментальный лимит и остро нуждается в реабилитации. Кажется, им обоим это было ясно и так.
- Уходи, Кристофер... - с видимым трудом хрипло проговорил лорд. - Займись дипломатией - пусть послы городов Бреонии по всем правилам зафиксируют этот вопиющий акт агрессии. Пусть признают, что политика Аманиты угрожает миру, который мы лелеяли столько долгих лет. Позаботься о коллективном объявлении войны, о создании официальной коалиции. Не стоит затягивать - это должно быть сделано сегодня же, немедленно, пока свежи впечатления... на высокой волне всеобщей паники. Не беспокойся, в своем дворце я... я в абсолютной... безопасности...
Правитель осекся, наткнувшись на пронизывающий, прозрачно-льдистый взгляд приближенного, зачарованный застывшей в нем роковой неизбежностью. Жестокая синяя стынь. Взглядом этим, как бабочка тонкой иглой, он был пронзен насквозь, без жалости пригвозжен к распятью кровати.
- Невозможно, - не своим голосом, едва слышно прошептал лорд, разглядев наконец неотвратимо приближавшуюся судьбу. О, поступь её была тяжела.
Слишком поздно.
- Мне жаль, - позабыв о дыхании, отрывисто, но твердо произнес Кристофер. - Я приношу вам свои искренние извинения, милорд, но истории крови должны быть рассказаны... рассказаны непременно.
С этими словами он приблизил свое лицо к лицу правителя и, не давая тому отстраниться, силой удержал на ложе. Тонкие бледные губы, словно выточенные из мрамора, единственно чтобы повелевать, не нашли в себе сил противиться. Сияющий черный оникс и бледное серебро волос слились, сплелись, как шелковые нити в нетканом полотне судьбы. Это был самый сладостный, самый нежный поцелуй - поцелуй предательства. И он был принят. С некой обреченной, оглушенной покорностью беззащитное горло было подставлено под бритву этого поцелуя, когда легчайшее касание наносит страшную, смертельную рану.
Лорд Эдвард едва успел различить легкий аромат и горьковатый привкус миндаля, как голова его слишком неестественно завалилась набок, глаза закатились, а изо рта лениво, невозможно устало поползла тонкая, похожая на пунцовую ртуть, струйка.
Аристократ присмотрелся. Нечасто доводилось ему видеть кровь, но за последнее время премьер всё же хорошо уяснил кое-что. Кровь бывала либо темной, вытекающей вяло - венозная, либо яркой, лаково блестящей, бьющей страшным неостановимым ключом - артериальная. Эта же... странный цвет. Где-то на самой границе сознания мелькнула дикая, совсем неуместная сейчас информация, что кровь нелюдей, вроде бы, отличается по виду от человеческой.
Ну да это уже неважно.
Кристофер поднялся на ноги, с трудом распрямил плечи, словно сбрасывая груз многих лет. Наблюдая за судорогами, сковавшими тело его господина, с болезненной тщательностью вытер губы влажным платком, насквозь пропитанным нужным составом. Хотя противоядие было принято им заранее и сводило все возможные последствия к нулю, осторожность никогда не помешает.
Веки лорда остались открыты, и были видны происходящие странные процессы: словно из треснувшего сосуда, черная краска медленно вытекала из радужек и заполняла всё пространство глазных яблок. Смотреть на это было жутко, но интересно. Наконец глаза заклинателя полностью заполнила чернота, и они сделались похожи на две бездны, два туннеля, ведущих в бескрайний, безграничный, запредельный космос.
Судороги прекратились. Лицо стало совершенно спокойным, и только из носа по скуластой щеке скатилось еще несколько алых, чуть золотистых капель.
- Кажется, у вас пошла кровь, милорд? - глухо спросил Кристофер у мертвеца, не отрывая взгляда от застывшего, превратившегося в восковую маску лика правителя. Даже сейчас человек не утратил своей притягательности: кажется, черты стали даже еще более строгими, еще более безупречными. Ах, если бы только кто-то мог унаследовать эту редкую, эту характерную красоту! Уничтожать её - вот что было подлинным, пожалуй, единственным преступлением среди всех его деяний. Мир тускнеет без подобных ярких красок. Но, увы, Эдмунд, единственный оставшийся сын, был более чем ничем не примечательным человеком. И здесь ничего нельзя поделать. - Не сами ли вы говорили, что нет ничего невозможного? Как и всегда, вы оказались чертовски правы.
