Вениамин Шехтман - Инклюз
— Или расхерачим тут все гранатами, вас покрошим, а сами на шлюпке поплывем, — предупреждал Лев.
Наконец, поддавшись на убеждения, Зуб вылез.
— Баркас не ломайте, а? — не глядя на нас, попросил он. — И этих не надо… того… они ж не в курсе: что я приказал, то и сделали. А я сделал, что мне приказали.
Выслушав его, Маруся и Степан одновременно вздохнули и врезали ему одновременно под дых и по хребту. Когда Зуб отхрипелся и отлежался, Борька сказал ему: "Все, зови своих, не тронем".
Команда, к огорчению Теоретчика, снова заняла свои места. Он-то уже рассуждал, как поведут баркас: он — человек понимающий принципы инженерии, и Степан, как бывший моряк. Степан возразил было, что он в машинное сроду не спускался, а к штурвалу, кто б его пустил? Теоретчик пропустил мимо ушей.
Ввиду мыса Баба Зуб вышел из рубки и, пряча глаза, спросил:
— Доберетесь на шлюпке? Там пограничники, а светло ведь, боязно.
Против шлюпки я не возражал, но пограничники турецкие, про них разное рассказывают. Так что Зубу я велел болтаться до темноты в море. А куда ему деваться? Болтался, только ныл, что мазута на обратный путь не хватит. Вот как, а я думал баркас углем топят, как паровоз.
В темноте баркас, как мог, прижался к берегу, команда спустила шлюпку, мы погрузились и, держа баркас под прицелом пулемета и двух винтовок, погребли (я погреб) к берегу.
Борька бдительно глядел вперед, никакой опасности не заметил и я ввел шлюпку в крохотную бухточку, где мы попрыгали в воду и вброд пошли к берегу.
Много чего говорят про турецких пограничников, а вот о том, что они сладко спят в секрете — умалчивают. На двоих таких спящих мы и вылезли. Пока они продирали глаза, Маруся вогнала обе сабли в грудь одному из них, а второго свалил, ударив прикладом в лоб, Степан.
Подобрав маузеровскую винтовку одного из них (у второго был однозарядный Спенсер, который хорош не во всяких руках — не в моих точно) и, сняв подсумки, я хотел было возглавить отряд, но мне снова не дали. Анархисты серьезно подошли к моей охране. Прямо янычары.
По темноте, не зная толком дороги, карты-то нет, мы выбрались на какой-то откос, откуда услышали шум поезда.
— Либо в Измит идет, либо в Эреель. Нам бы лучше в Измит, — сообщил я Анархистам.
— Измит на западе? — уточнил Борька.
И, услышав, что да, повел нас к железке.
Оказалось, что звук тут обманывает. Мы протопали чёрт те сколько, прежде, чем увидели огни станции. А шли верно, поезда ходили часто, чуть не раз в час.
— Война у них, что ли? — задумчиво спросила Маруся.
— Если и нет, то будет, — уверенно заявил Лев. — У всех война, чем они лучше? Или думают, Мировая окончилась так и все?
— А ведь нас-то со всеми этими делами — кивнул я на пулемет Теоретчика и прочее железо — в пассажирский не пустят.
Смотревший на железку в бинокль, Борька задумчиво проговорил:
— Стало быть, поедем на каком-то ином…
Лежа в засаде возле полотна, анархисты подкреплялись из фляг и табакерок, а я ("Тебе ж это первому надо так?") отойдя к повороту, высматривал поезд, который не вез бы ни пассажиров, ни войска. Ну и пошел такой. Матово-черный крауссовский паровоз тянет четыре желтых вагона. Окон в вагонах нет, а раз так, то внутри не люди.
Отбежав, так чтобы анархисты меня увидели, я трижды махнул над головой курткой. Тотчас они закопошились и Теоретчик, расчехлив "Льюис", улегся с ним на путях, а Лев с Борькой неспешно пошли по шпалам к приближающемуся поезду.
Я побежал к ним и успел как раз к моменту, когда Борька достал гранату и поднял ее над головой. Паровоз уже подходил.
— Помахай еще. Теперь ему, — велел Борька, и я, снова, сняв куртку, стал сигналить машинисту. Как положено: кругами перед собой.
Паровоз начал тормозить и Лев спросил:
— Ты по-турецки говоришь?
Я помотал головой (ну какое это знание — полторы сотни расхожих фраз?) и спросил в свою очередь:
— А ты?
— Одну поговорку знаю: "Ахмед не взял, а Махмед бы и не дал".
— Маловато.
Но слова не понадобились. Машинист с помощником, увидев гранату, а в сотне ярдов за ней — пулемет, остановили машину и вылезли, показывая пустые руки.
Лев проверил, не осталось ли кого на паровозе, и махнул рукой, приглашая. Мы все погрузились, и машинист снова взялся за рычаги и штурвалы, а кочегар заработал лопатой.
Маруся пыталась выспросить у машиниста, что в вагонах. Он вроде понимал, и даже отвечал, вот только она смысл ответов уяснить не могла.
— Кони, что-ли? — растерянно переспрашивала Маруся, когда машинист в очередной раз перекидывал ногу через воображаемую спину и "тпррукал" губами, вытянув руки вперед.
Я смотрел, как они рядятся — смешно же, и вдруг догадался.
— Мотоциклы? Motorcycles? Motorrad? Motocyclette?
Машинист затряс головой так, что чуть ли не бил себя подбородком в грудь.
— Это что, навроде велосипеда с мотором? — с сомнением спросил у Теоретчика Борька.
Тот, разумеется, разразился речью о мотоциклах, их коротком прошлом и вечном будущем. Что они, мол, скоро и вовсе полетят. Анархисты заслушались, а я отвернулся и вскоре заметил, что машинист тянет руку к тормозному штурвалу.
— Ты чё это?
Слов он не знал, но интонацию понял прекрасно. И вытянутым пальцем указал вперед, туда, где на путях что-то темнело. Я потряс за плечо Борьку.
Он посмотрел в бинокль и со словами: "А быстро они пограничников нашли…" привлек к себе внимание машиниста, после чего запрещающе помотал головой и нахмурился. Машинист залепетал что-то, но тормоз крутить не стал. Без слов понявшая в чем дело, Маруся вытянула саблю и потыкала ей воздух возле кочегара. Тот зажмурился и быстрее заработал лопатой.
— Лезь, я тебе машинку подам, — сказал Степан Теоретчику, который, замолчав, высунулся из кабины и высматривал путь на крышу. Я же в Борькин бинокль высматривал, кто же нам преграждает путь.
Чудная там была компания! С десяток турецких солдат с ефрейтором, которые как-то неуверенно топтались, возя прикладами по щебню. Трое пастухов или крестьян в овчинных жилетах и фесках. Этим троим, показывая на сваленные рядом лопаты и заступы, что-то объяснял человек очень похожий на того, что утонул со Степановой пулей в животе. Я даже подумал: "Фонарщик выплыл?", но все-таки это был не он. Этот и ростом поменьше, и собой покруглее.
В чем-то он крестьян убедил, и те, разобрав лопаты, стали кидать щебень поверх уже наваленных на рельсы мешков.
— Шибче давай! С ходу пройдем! — рявкал на машиниста Борька, а Маруся делала кочегару страшные глаза и поигрывала саблей.
Когда до заставы осталось всего ничего и турки поняли, что паровоз не остановится, солдаты упали на одно колено и по команде ефрейтора прицелились. Но не успели они дать залп, как с крыши застучали короткие очереди, а следом такая длинная, что должно быть Теоретчик весь диск высадил.
