Оливер Джонсон - Нашествие теней
Теперь часовые разглядели его как следует. На нем были пурпурно-коричневые одежды служителя Исса — зрелище довольно обыкновенное: львиную долю тех, кто ездил теперь в Тралл, составляли фанатики Червя. Низко надвинутый капюшон скрывал лицо. Конь фыркал и топтался на месте — ему не терпелось войти в ворота. Из-под его копыт поднимались клубы костяной пыли. Но всадник по-прежнему не пускал его, изучая надпись над сводом ворот.
Надпись, как и пирамида из черепов, появилась здесь семь лет назад. Соркин и Доб сейчас не видели ее — а если б и видели, то не сумели бы прочесть, — но слова, написанные там фараоном Гатоном, давно запечатлелись в их сердцах: «Путник, знай, что сей город находится под властью Повелителя Червей, и правит им Князь Смерти».
Ворот снова пришел в движение, и тяжелые дубовые створки заскрипели на своих петлях: просвет между ними сократился до пары ярдов. Сборщики торфа поравнялись с всадником, потные и удивленные тем, что он остановился на самом пороге. Отдуваясь, они прошли мимо него в узкий проем и оказались под освещенным сводом. Ворот снова заскрежетал — теперь уж всаднику не проехать. Но в этот миг он, слегка отпустив поводья и тронув каблуками бока коня, проскакал в щель, промчался под сводом и выехал на улицу.
В другое время солдаты остановили бы и его, и сборщиков торфа, но теперь им было не до того: ворота закрылись, и весь вечерний дозор во главе с офицером строился на улице — в левой руке алебарда, у каждого второго факел. Соркин и Доб опасались отстать — тогда им придется проделать одним всю опасную дорогу до казарм. Приезжий всего лишь паломник и не более опасен, чем сборщики торфа.
Подгоняемые страхом, часовые торопились исполнить свою последнюю обязанность. Доб ухватился за рукоять деревянного журавля, на котором висел большой дубовый брус. Соркин быстро установил засов над петлями по обе стороны ворот, и Доб отпустил рычаг. Засов с грохотом упал на место. Грачи, что устроились на ночлег в соседних руинах, потревоженные шумом, с криками взмыли вверх.
Стражники, быстро забрав оружие и фонарь, выскочили на улицу и обнаружили, что все равно остались в одиночестве: всадник, сборщики торфа и стража — все уже скрылись в темных уличных ущельях, ведущих в гору. Доб и Соркин, не оглядываясь, поспешили вслед за ними.
Всадник тоже поспешал, как мог. Из-за крутого подъема он спешился и вел под уздцы коня, который даже налегке спотыкался и оскальзывался на мокром булыжнике.
Ему удалось, как он и рассчитывал, быстро проскочить в ворота, не показав лица. Надежда на то, что поздний час убавит бдительность часовых, оправдалась, помог и наряд пилигрима. Но все же он ругал себя за то, что чуть было не выдал, кто он. Он отсутствовал почти семь лет, но и в своих южных странствиях был наслышан о происходящем в городе. Он готовил себя к зрелищу пирамиды черепов и мощенной костями дороги — и стойко выдержал это зрелище, хотя конь попирал кости его товарищей, и головы почти всех друзей его детства лежали в пирамиде. Однако надменная надпись над воротами застала его врасплох. Его род властвовал здесь веками — но ныне город потерян и для них, и для Ре. Надо быть осторожнее: теперь каждый здешний житель — его враг.
Уже совсем стемнело. Туман и мрак, стоящие между домами, рассеивали только сторожевые костры на перекрестках улиц. Стражи позади не было видно. Кучи битого камня и обгорелые остовы домов повествовали об ужасах пожара, поглотившего Нижний Город семь лет назад. Приезжий был не чужой в городе, но происшедшие перемены сбили его с толку, и он едва не заблудился.
Тьма была теперь и другом его, и врагом — он знал это с тех самых пор, как задумал свой план.
Конь споткнулся о побег плюща, свисающий из зияющего провала в стене, и всадник потянул скакуна за собой, успокаивающе шепча ему что-то на ухо, хотя и у него самого сердце подступило к горлу от неожиданности. Они поднимались все выше, густо дыша паром в туманном воздухе, а оставленные без присмотра костры на перекрестках между тем догорали. Путник с тревогой всматривался во мрак: ни звука. Конь снова споткнулся, и человек схватился за меч. Потом он почуял трупный смрад: у стены лежала груда мертвых тел. Жертвы чумы. Путник далеко обошел их, высвободив меч из-под плаща.
Это сопровождалось странным явлением: из шва, скрепляющего нарядные кожаные ножны, пробились тонкие лучики света, озарив путника и левую сторону его лица. Стало видно, что это молодой человек, где-то на середине третьего десятка, с ясными голубыми глазами, со светлыми волосами и усами и растрепанной бородкой. Держался он отрешенно, надменно и гордо. Верхняя губа, помеченная небольшим шрамом, была слегка вздернута, словно в постоянной усмешке. Но осанке противоречили глаза — мягкие и полные меланхолии, как у человека, знающего, что дни славы и гордости миновали и надо как-то жить дальше в этом несовершенном мире. Под пурпурно-коричневым плащом пилигрима он носил кожаные наручи и кирасу, которую, помимо фамильного герба, украшали стилизованные завитки пламени и зигзаги молний — символы Ре, не вяжущиеся с одеждой сторонника Исса. На ножнах, сквозь которые пробивался свет, сплетались друг с другом мифические существа — василиски, огнедышащие саламандры и покрытые чешуей драконы, рожденные руками искусного мастера. Золотая рукоять меча, тоже сделанная в виде головы саламандры, переходила в тонкую резную чашу. Вместо глаз саламандре были вставлены пурпурные аметисты.
Путник продолжал восхождение, петляя по узким улицам, ведя под уздцы постоянно скользящего, фыркающего от страха коня.
Минут через двадцать он наконец добрался до относительно ровного места. Дорога здесь шла вдоль края утеса, обращенного к болотам. Туман на этой высоте стал пореже, и путник увидел под собой его плотное белое покрывало, ограниченное вдалеке кольцом гор. Над ними собирались темные грозовые тучи. На востоке, за Ниассейским хребтом, вставала луна, Эревон — самый древний бог, лицезреющий одновременно и Ре, и Исса, бог тайн и преданий.
Нынче была ночь полнолуния. Путник знал, что это означает: сегодня вампиры должны вдоволь напиться крови до начала нового лунного цикла, иначе жилы их иссохнут и они погрузятся в новый, теперь уже вечный сон. Этой ночью они пустятся во все тяжкие.
Слева, между дорогой и утесом, стоял полуразрушенный дом с двумя башнями, частично скрытый десятифутовой стеной со стороны дороги. Справа дорога, делая крутой изгиб, продолжала головоломное восхождение туда, где красное зарево Жертвенного Огня слабо освещало вершины обоих храмов и цитадели.
Путник остановился, и на лице его отразились противоречивые чувства. Полуразрушенное здание слева явно чем-то притягивало его. Он задумчиво извлек наружу то, что доселе было скрыто под кожаным нагрудником кирасы — золотой ключ, блеснувший в свете меча и луны. Молодой человек нерешительно перевел взгляд с ключа на дом. Конь нетерпеливо заржал, и всадник, все еще в раздумье, подвел его к деревянным обвитым плющом воротам в стене. Теперь на виду остались только черепичная крыша, башни да верхушки двух тополей, одинокими перстами указывающие в пурпурное ночное небо.
