Питер Бигл - Последний единорог
— Хаггард, да сгинет он! — вскричал Калли. — О, многим из нас причинил зло старый Король; кого лишил земли, кого — титула и доходов, кого — наследства. Они живут только местью — заметь, волшебник, — и настанет день, когда Хаггард нам за это заплатит так…
Оборванные тени что-то прошипели в знак согласия, но Молли Отрава разразилась смехом, шуршащим и разящим как град.
— Может, он и заплатит, — с издевкой сказала она, — но не таким болтливым трусам. С каждым днем его замок ветшает, его люди стали слишком стары, чтобы надевать броню, но если это будет зависеть только от Капитана Калли, его царство никогда не кончится.
Шмендрик поднял бровь, и Калли покраснел как редиска.
— Вы должны понять, — пробормотал он. — У Короля Хаггарда есть этот Бык.
— Ах, Красный Бык, Красный Бык, — как на травле, закричала Молли. — Говорю тебе, Калли, после всех лет, проведенных с тобой в лесу, я поняла, что Бык — это имя, данное тобой собственной трусости. И если я услышу эту сказку еще раз, я пойду и свергну Хаггарда сама и докажу, что ты…
— Довольно! — взревел Калли. — Не перед чужими! — Он схватился за меч, и Молли, все еще смеясь, простерла к нему руки. У огня сальные пальцы лениво вертели кинжалы, а длинные луки, казалось, сами звенели тетивой, но Шмендрик поспешил на помощь тонущему тщеславию Калли. Он ненавидел семейные сцены.
— В моей стране о вас поют балладу, — начал он. — Я только забыл, как она начинается…
Капитан Калли замурлыкал как кот.
— Которую? — вопросил он.
— Не знаю, — растерялся Шмендрик. — Разве их больше одной?
— Воистину так! — воскликнул Калли, сияя и раздуваясь от собственной славы. — Вилли Джентль! Вилли Джентль! Где он?
Волоча ноги, подошел длинноволосый прыщавый юнец с лютней.
— Спой этому джентльмену об одном из моих подвигов, — приказал ему Калли. — Спой о том, как ты присоединился к моей вольной шайке. Я не слышал этой баллады со вторника.
Менестрель вздохнул, ударил по струнам и запел дрожащим фальцетом:
Было так: ехал Калли из леса
С королевским оленем домой,
Видит — навстречу юноша бледный
Едет дорогой прямой.
«Что случилось с тобою, юноша бледный,
Почему столь печален твой взгляд?
Или потерял ты навек свою даму,
Или с шуйцей десница не в лад?»
«Нет, с десницей в ладу моя шуйца,
Что б ни значили эти слова,
Но братья мои увезли мою даму,
И склонилась моя голова».
«Я — славный Калли из Зеленого леса,
Сильны и свободны люди мои,
Какую службу ты мне сослужишь,
Коль деву верну я в объятья твои?»
«Коль деву спасешь ты, о старый коршун,
Сверну я набок твой глупый нос,
Носила она изумруд на шее,
Один из трех братьев его унес».
И Калли отправился к смелым ворам,
Мечом пригрозил им: «А ну-ка, голь,
Возьмите девицу, отдайте мне камень,
Которым гордился бы даже король».
— Начинается лучшая часть, — прошептал Калли Шмендрику. Обхватив себя руками, он прыгал на месте.
Три молнии — трое мечей сверкнули,
Плащи долой — бой, как чайник, кипит,
«Ни камня, ни девы, — им крикнул Калли, —
Клянусь собой, вам не получить!»
И он их гнал, и мечи сверкали,
И он их гнал, как овец…
— Как овец, — выдохнул Калли. Забыв про колкости Молли и смешки своих людей при исполнении последующих семнадцати куплетов, он раскачивался, мычал под нос и парировал рукой удары трех мечей. Наконец, баллада завершилась, и Шмендрик громко и честно зааплодировал, восхищаясь техникой правой руки Вилли Джентля.
— Я называю это щипком Аллана-э-Дейла… — ответил менестрель.
Он хотел продолжить, но Калли перебил:
— Вилли, хорошо, малыш, а теперь сыграй остальные. — Сияя, он следил за выражением лица Шмендрика, которое, как тот надеялся, выражало смесь удовольствия и изумления. — Я говорил, что обо мне сложено много песен. Точнее, их тридцать одна, хотя до настоящего времени в собрание Чайльда они не попали, — тут его глаза внезапно расширились и он схватил волшебника за плечи. — Послушайте, а вы не мистер Чайльд собственной персоной, а? — спросил Калли. — Он часто выезжает переодетым на поиски баллад.
Шмендрик покачал головой:
— Нет, мне очень жаль, поверьте, нет.
Капитан вздохнул и отпустил его.
— Ничего, — пробормотал он, — конечно, ведь так хочется, чтобы собирали, подтверждали достоверность, искали разницу между вариантами, даже, даже чтобы сомневались в подлинности… Ну-ну, ничего. Вилли, дорогой, спой остальные песни. Когда-нибудь тебя будут записывать в полевых условиях, и тебе это понадобится…
Ворча, разбойники стали расходиться, кто-то наподдал по камню. Из безопасной тени раздался грубый голос:
— Не, Вилли, лучше спой нам настоящую песню. Что-нибудь про Робин Гуда.
— Кто сказал это? — Калли поворачивался из стороны в сторону, и меч его позвякивал в ножнах. Лицо его сразу стало бледным, усталым и выжатым как лимон.
— Я, — ответила до того молчавшая Молли. — Дражайший капитан, люди устали от баллад о твоей храбрости. Даже если ты пишешь их сам.
Калли вздрогнул и искоса глянул на Шмендрика.
— Но они все-таки могут считаться народными песнями, правда, мистер Чайльд? — спросил он тихим обеспокоенным голосом. — Все-таки…
— Я не мистер Чайльд, — ответил Шмендрик. — Поверьте…
— По-моему, описание эпических событий не следует доверять людям. Они все переврут.
Вперед с опаской вышел стареющий разбойник в потертом вельвете:
— Капитан, если нам нужны народные песни — а я полагаю, они нужны, — то это должны быть правдивые песни о настоящих разбойниках, а не о нашей лживой жизни. Не в обиду будь сказано, капитан, мы в самом деле не чересчур веселы…
— Я весел двадцать четыре часа в сутки, Дик Фантазер, — холодно перебил Калли. — Это — факт.
— …И мы не отбираем у богатых и не отдаем бедным, — заторопился Дик Фантазер. — Мы берем у бедных, потому что они не могут от нас отбиться, а богатые берут у нас, потому что в любую минуту могут стереть нас в порошок. Мы не грабим на дороге жирного жадного мэра, мы каждый месяц откупаемся от него, чтобы он оставил нас в покое. И мы никогда не похищаем гордых епископов и не держим их пленниками в лесу, развлекая пирами и праздниками, потому что Молли неважно готовит и к тому же едва ли мы составим интересную компанию для епископа. Когда переодетыми мы отправляемся на ярмарку, то никогда не выигрываем ни в состязаниях стрелков, ни в бою на дубинах. Разве только горожане похвалят — скажут: тебя и не узнать.
