Алексей Корепанов - Круги рая
Я промолчал. Теперь можно было помолчать. Печальные Братья отказались от своей затеи — и это было главное. Хоть и скрывали они свои чувства, но я-то понял: с моим появлением у них появилась надежда. Все-таки я убедил их в том, что я — посланник Земли.
— Костры разложили, — задумчиво сказал Зеленый, глядя в окно. — Мебель жгут. Радуйтесь, братья, они проявляют инициативу.
— Уж куда как радостно! — фыркнул Синий. — Плакать хочется от счастья.
Я вновь обвел их взглядом:
— Интересно, а как вы нашли друг друга?
— Это я их нашла, — заявила Светловолосая. — Один книжки читал, другой стихи сочинял, а третий вечно брюзжал. А поскольку у них всегда были унылые физиономии, они назвали себя Печальными Братьями. Ну, а мне пришлось присоединиться к этому названию, потому что Печальные Братья И Не Очень Печальная Сестра — это было бы не слишком красиво, согласись.
— Кстати, о стихах, — вмешался Зеленый. — Делать-то все равно нечего, так я вам стихи почитаю. Написанные на основе жизненного опыта.
— Представляю! — буркнул Белый. — Представляю, какие это стихи. Тематика известная.
— Давай! — разрешила Светловолосая. — Не слушай его, он сейчас злой, у него игрушку отняли.
Зеленый сел в кресло, посмотрел на меня и уставился в потолок.
— Да, я струсил. В последний миг. Когда смерть показала лик, — начал он приглушенным голосом, останавливаясь после каждой фразы, словно отрубая их друг от друга. — Я умереть не сумел. Хоть и очень хотел. Хотел… Да, я снова живу. Живу. Вновь по жизни плыву. Плыву. Но, не таясь, говорю: скоро сгорю. Сгорю… И потечет молва, и поползут слова: «Где же он? Чем он стал?» — Зеленый помолчал немного дольше и закончил совсем тихо: — Просто пропал. Пропал…
— Миг, лик… — пробормотал Белый. — Сумел, хотел… Еще можно: запел, поел, вспотел. Можешь поместить в газете. Или в Саду читать. В большем не уверен, но стаканчик, возможно, тебе и поднесут. Потому как на основе жизненного опыта.
Зеленый беззлобно рассмеялся и махнул рукой.
Я сидел, погрузившись в мягкое удобное кресло, и мне казалось, что я нахожусь в каком-то темном фантастическом мире, где бродят чьи-то тени, бродят, ничего не видя в темноте, и страдают, и жаждут хоть какого-нибудь, хоть маленького просвета…
— А вон девчонка идет, у которой парень пропал, — Светловолосая показала в окно. — Помните, я говорила, из Отлетающих? А она теперь день и ночь в «Приюте» торчит.
Я вздрогнул, поднялся с кресла и подошел к окну. По улице медленно шла Равнодушная и смотрела на окна.
— Я позову ее, — торопливо сказал я.
Белый удивленно взглянул на меня, поколебался немного и пожал плечами:
— Зови, если хочешь.
Я распахнул окно и крикнул, перекрывая вопли, пьяные голоса, песни, смех, завывания и плач:
— Девушка! Девушка-а!
— Эй, ты меня?
Под окном, покачиваясь и упираясь в стену руками, стояла женщина в разодранном платье. Она подняла голову, тряхнула волосами, пошатнулась и упала на тротуар. Равнодушная всмотрелась в окно, увидела, что я машу ей рукой, и бегом бросилась к подъезду.
Через несколько мгновений она уже плакала в прихожей, заливая слезами мой комбинезон. В дверном проеме возник Зеленый.
— Проходи, прелестное создание, я почитаю тебе стихи.
Он исчез, сделав прилашающий жест, и я провел девушку в комнату. Зеленый принес еще одно кресло. Равнодушная села и, согнувшись, уткнулась лицом в колени.
— Это жестоко… Жестоко! — приглушенно стонала она. — Нужно было без предупреждения… Жестоко…
Белый подошел к ней и присел на корточки.
— Город помилован. Можешь спать спокойно.
Равнодушная на мгновение затихла, потом заплакала еще сильнее.
— Э… то… жесто… ко!.. Не… навижу!..
— Дай ей воды, — резко сказал Белый Светловолосой и поднялся. — Жестоко! А жить так — не жестоко? А в «Приюте» своем торчать с теми придурками — не жестоко? Да все вы должны спасибо сказать за такую встряску. Когда бы вы получили такие острые ощущения? Отменяем мы это развлечение, понимаешь? Отменяем, — Он взглянул на меня. — Во всяком случае, откладываем.
— На, выпей.
Светловолосая протянула бокал, но Равнодушная оттолкнула ее руку. Она постепенно затихла, но по-прежнему не поднимала голову.
И в комнате наступила тишина. Сидели в креслах я, Равнодушная и два похожих друг на друга парня, застыла у стола Светловолосая, а Белый, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрел на улицу. Молчание затягивалось, угнетало, молчание было унылым, как здешнее небо.
— Может быть, мне что-нибудь рассказать? — решил я разбить это тягостное молчание.
Белый внезапно подошел ко мне, положил тяжелые ладони на мои плечи и сказал, глядя мне прямо в глаза:
— Не надо. Не сейчас… Расскажешь завтра утром.
— Завтра утром, — эхом отозвалась Светловолосая.
Синий хмыкнул:
— Завтра утром мы пойдем по улицам и станем стучать во все двери, призывая людей к новой жизни.
— Помолчи, — коротко сказал Белый и добавил, по-прежнему глядя на меня: — Дождемся финала. Ничего ведь уже не изменишь. А завтра будем думать…
И вновь все застыли в прежних позах. Словно актеры бросили веревочки и деревянные куклы больше уже не могут пошевелиться…
Равнодушная распрямилась и осмотрелась, будто только что проснулась. В слабом свете, текущем в комнату из окна, виднелось ее бледное лицо с большими застывшими глазами.
— А если я расскажу? — Голос ее дрожал. — Он ушел и оставил недопитый бокал. Можете посмотреть. И они тоже ушли. Они стали Поклонницами Скорби и замуровали себя в подвале, а он исчез… Где мне его искать?
— Равнодушная снова уронила голову на колени.
— А зачем его искать? — вдруг спросил Зеленый. — Вы вот еще меня послушайте и сразу все поймете.
Белый недовольно поморщился и собрался что-то cказать, но Светловолосая его опередила:
— Давай, коли ты сегодня в ударе.
— Только прозу для разнообразия, — буркнул Синий.
— А я как раз и собирался прозу, — ответил Зеленый. — Плоды размышлений, так сказать. Слушайте.
— Ну-ну, — сказал Белый.
— Было время, когда не существовало таких понятий, как жизнь и смерть. Небесные тела закономерно расцветали и закономерно уходили в небытие, не осознавая себя, как дар, данный Закономерностью, и как дар, отнятый той же неумолимой Закономерностью. — Зеленый говорил медленно, с запинками, словно вспоминая. — Они не осознавали себя, как нечто появившееся, и как нечто, чему суждено уйти с вселенской сцены — и поэтому не могло быть тогда разговора о жизни и смерти. Но вот на одном из небесных тел однажды появилась жизнь — неважно, откуда — уродливая корка, которая, разбухая, стремилась вширь и ввысь, чтобы в конечном итоге уничтожить себя. Бульон жизни клокотал и кипел, пока не исторг Человека — существо жалкое и ничтожное, совсем не стоящее добрых слов и обреченное на муки самопознания. — Зеленый запнулся. Вздохнул. Никто не произнес ни слова. — Что же такое Человек? Это существо, ничтожное в своих низменных стремлениях. Это существо, пытающееся доказать кому-то — кому? — что оно есть вершина творения, хотя не было творения, а тем более — вершины. Это существо жалкое, ибо недолог его век, но за век этот оно тщится достичь высот непомерных. Это существо, создающее себе кумиров и называющее их нелепыми именами, хотя нет никаких кумиров, и вся тщеславная суета Человека означает только его неспособность быть самим собой; ему обязательно нужно кому-то поклоняться. Существо смертное — и это самое главное, ибо именно в смерти предназначение человеческое…
