Кирилл Манаков - Эдем 21
Виктор Александрович на секунду задумался.
— Хорошо. А что вы думаете о личности ваших исполнителей?
Георгий весело улыбнулся.
— Я еще раз подтверждаю вашу правоту, Магистр. Статисты только подтверждают положения Наставлений. Простое следование алгоритму — и получаем прогнозируемый результат. Принцесса согласится со мной, — он немного игриво дотронулся до плеча Ии.
— Да, — задумчиво сказала она, — все идет почти по плану.
Виктор Александрович пристально посмотрел на дочь.
— Ия, не забывай о контроле.
Он помолчал и продолжил.
— Ну что же, прекрасно. Я надеюсь, что Ия, — он кивнул дочери, — на правильном пути. Что касается тебя, Георгий, то я был рад видеть будущего достойного Рыцаря.
Виктор Александрович поднялся с кресла.
— Прошу вас продолжить занятия. Пик Очищения настанет уже очень скоро, вы должны быть в хорошей форме.
VIII
Тихорецкий гнал машину по неосвещенному шоссе, обгоняя медленно ползущие попутные фуры. Сразу за придорожным кафе с мигающей вывеской, он свернул на проселок и ехал еще километров десять по укатанной снежной дороге. Свет фар выхватывал из темноты стоящие стеной в глубоких сугробах могучие темные деревья. Он остановил автомобиль перед массивными воротами, окруженными высоким — в два человеческих роста — деревянным забором. Его ждали — ворота медленно открылись, и автомобиль въехал во двор.
Перед ним располагалось массивное двухэтажное здание, построенное из огромных бревен, украшенное по фасаду накладной резьбой. В больших окнах на первом этаже горел свет. Появившийся на крыльце человек по-военному приветствовал вышедшего из машины генерала.
— Здравствуй, Сабир, — ответил Тихорецкий и они дружески обнялись.
Сабир проводил генерала в дом.
Сразу из прихожей они прошли в высокий зал. По янтарно-желтым бревенчатым стенам были развешаны картины — в основном портреты людей в старинной одежде. Деревянная лестница вела на второй этаж — на галерею, заставленную книжными полками. Посреди зала стоял огромный, потемневший от времени, дубовый стол.
Генерал остановился у входа и оглядел зал.
— Пожара не боитесь?
— Надеемся на Аллаха, — хладнокровно ответил Сабир. И, хитро улыбнувшись, продолжил, — а еще на противопожарную систему. Ребятишки из третьего отдела тут изрядно поколдовали.
Генерал одобрительно хмыкнул, подошел к столу и похлопал ладонью по темной столешнице.
— Где такое чудо взяли? Слу-у-шай, он же вырезан из цельного куска. Ни хрена себе, это какой же был дуб?
— Тот самый, товарищ генерал, с цепями.
— Что-что?
— Я говорю, с цепями и с русалкой.
Тихорецкий рассмеялся.
— Я вижу, Штильман окончательно подался в старьевщики.
— Это точно, — поддержал его Сабир, — чуть что отыщут в этой канализации, сразу к нам. Запах!.. Шайтан, а не запах, — Сабир шутливо сморщился, — Кушать не могу.
— Ничего, потерпите. Где Штильман?
— Подъезжает, будет с минуты на минуту, — уже без тени иронии отрапортовал Сабир.
В подтверждение его слов открылась дверь, и в зал вкатился маленький Штильман в расстегнутой коричневой дубленке и съехавшей на бок меховой шапке. Подгоняемый своей неуемной энергией капитан Штильман перемещался исключительно бегом.
— Здравия желаю, Александр Владимирович! Привет, Сабир!
— Здравствуй, Иосиф, как добрался?
— Уф, задыхаюсь, — он бросил на стул дубленку и шапку. — Сабир, дружище, как насчет чайка? Ведро выпью и еще попрошу…
Сабир развел руками.
— Вот видите, товарищ генерал, откомандирован вами в услужение к иудею.
Продолжая ворчать, он вышел из комнаты.
Штильман устало опустился на краешек стула.
— Простите, Александр Владимирович, ноги уже не держат.
— Тебя не держат? Не поверю. Ну, да ладно, сиди, — генерал остался стоять, продолжая осматривать зал.
— Из конторы пешком до Сухаревки, там с ребятами полазил по коллекторам, оттуда назад пешком в контору — после коллектора ароматы такие, что машину не поймаешь.
Вернулся Сабир, держа в руках огромный медный самовар. Чай пили с орехами в меду и сладкими хрустящими, еще теплыми, палочками из теста, обжаренными в масле.
Генерал вздохнул.
— Выйду на пенсию, возьму тебя Сабир поваром. Пойдешь?
— Вай, товарищ генерал, зачем спрашивать, конечно, пойду. Только не забудьте, а то я еще такой плов делаю, что ах, — Сабир причмокнул губами, — пальчики оближешь, — вы только Иосифу скажите, чтобы он свои вещички в сарае оставлял, а то готовить никакой возможности нет.
— Ну, уж нет, — обиженно встрепенулся Штильман, принявший его слова всерьез, — ты что, Сабир, бесценные реликвии, в какой-то сарай! Я должен работать с аппаратурой, с литературой, наконец. Я же не потащу на улицу эти книги — он возмущенно показал на книжные полки, — это оригиналы, меня вообще архивисты повесят на первом столбе, если узнают, куда они пропали. И правильно, между прочим, повесят. За дело…
— Не за дело, — серьезно сказал Тихорецкий.
— Как не за дело? — опешил прерванный на полуслове Штильман.
— А повесят тебя, Иосиф совсем за другое место. И нас вместе с тобой.
Генерал и Сабир рассмеялись, а через секунду к ним присоединился Штильман.
Пока пили чай, Сабир рассказывал истории детства. Он был родам из Ферганы, по его рассказам это был цветущий край с журчащими ручьями и спокойными арыками, озорной ребятней и запахом свежих лепешек. Вах, какие лепешки пекла его мать, мягкие, с корочкой, с запахом дыма. С отцом и младшим братом — таким смешным в своем полосатом халатике — они делали вечерний намаз и садились пить чай во дворе, макая кусочки теплой лепешки в миску с ароматным диким медом. А мать с сестрой хлопотали на кухне. И теплый ветер приносил из долины сладкий запах цветущих маков. Рассказывая, Сабир улыбался задумчивой и доброй улыбкой.
Тихорецкий знал, что Сабир говорит не все. В девяностом году одурманенная наркотиками толпа разорвала его мать, сестру и брата. Отца не было дома, он умер через два дня на месте, вернувшись в разоренный город и узнав о судьбе семьи. Двадцатичетырехлетний лейтенант спецназа ГРУ генштаба СССР Рахимов опоздал на час. Узнав о беспорядках в Ферганской долине, он оставил часть в Кулябе и на попутках поспешил домой. Но, войдя во двор, увидел тела родных, Сабир в минуту поседел, его сердце заметалось, вырываясь из грудной клетки, он поднял кулаки к небу и закричал, и в этом крике не было ничего человеческого.
Толпа бесновалась на улице, вламывалась в дома и забрасывала камнями укрывшихся в здании райкома милиционеров. Сабир вышел на улицу и молча встал посреди дороги, опустив голову, один против сотен погромщиков, вооруженных палками, металлическими прутьями и охотничьими ружьями. Когда толпа приблизилась к нему, он поднял сузившиеся глаза и пошел навстречу.
