Алла Белолипецкая - Орден Сталина
Миша, конечно же, поспешил за ним – вместе с басистым предсказателем и еще десятком людей, число которых, впрочем, всё увеличивалось. Выскочив на летное поле, все они помчались к забору, ограждавшему аэродром.
Взглянув вверх, Скрябин с удивлением обнаружил, что кинооператорский самолет всё еще кружит в небе: рыжеволосая красавица явно продолжала снимать. Да и оставшиеся на земле хроникеры своих позиций не покинули и камер не опустили.
Снимать им было что. «Горький» перевернулся в воздухе брюхом вверх, от чего еще больше стал похож на мертвую акулу, а затем вспыхнул – мгновенно, как газовая конфорка. Правда, скорость его падения от переворота чуть замедлилась, но что за польза была теперь в этом?
– Авиабензин загорелся, – на бегу обреченно прокомментировал события басистый мужчина. – Всем кранты…
Ни Скрябин, ни остальные, кто бежал с ним, ничего не ответили; пару мгновений спустя все они сквозь пролом в заборе выбрались с территории Центрального аэродрома и помчались в сторону поселка Сокол.
8
Медведь вывернулся у Тани из рук и упал на потолок, сделавшийся теперь полом, а сама она повисла на подлокотнике кресла, спинка которого смотрела теперь книзу. Носками туфель – самыми их кончиками – девочка уперлась в край откидного столика.
– Папочка! – теперь уже в полный голос позвала она и закашлялась.
Ее отец, совершивший кувырок через голову вместе с «Горьким», стоял на потолке прямо под ней, и лицо его было таким, словно он искал разгадку некой сложнейшей шарады. Прозрачный пол самолета оказался у них над головами, но неба сквозь него они почти не видели: черный дым (настоящий дым) заволакивал плексигласовое окно снаружи, и он же подбирался к нему изнутри. Что и где горит – Танечка знать не могла, но понимала, что пожар этот близок и яростен: подлокотник, на котором она висела, очень быстро нагревался.
– Держись, дочка, – произнес внизу ее отец; из-за дыма она уже почти не видела его. – Я сейчас…
И он ухватился за край столика, на который ногами опиралась Таня. Даже сквозь подошвы туфель девочка ощущала, как горяча металлическая окантовка стола. На ладонях Таниного отца немедленно вспузырились ожоги, но он этого будто и не почувствовал. Подтянувшись, инженер-авиаконструктор уселся на маленький столик…
(«Господи, хоть бы он не отвалился…»)
…а затем встал на него коленями. Жа́ра он по-прежнему не ощущал, а между тем легкие занавески возле иллюминаторов, стелившиеся теперь по полу (бывшему потолку), вдруг сами собой вспыхнули. Танечка, от неожиданности разжавшая пальцы, закричала, думая, что падает в огонь. Но нет: отец схватил ее, притянул к себе.
Люди под ними кашляли, рыдали и заходились такими криками, какие человеческим существам издавать не под силу. В дверном проеме продолжала смеяться женщина с разбитым лбом; волосы у неё на голове дымились.
Таня, прижавшись к папе, начала икать – часто и мучительно, как будто она объелась сухого печенья. Но лицу ее заструились слезы, но она всё-таки отыскала взглядом своего медведя; тот глядел на неё снизу с выражением печали на морде, а его плюшевый мех на глазах превращался из светло-коричневого в черный. Тело матери от Тани скрывал дым, и девочка хотела спросить о ней отца, но не смогла выговорить ни слова: икота не позволила ей.
Танин же отец неотрывно смотрел на кусок плексигласа (прозрачный пол), по которому теперь, как по речному льду весной, змеились трещины. Они рассекали задымленное оконце, зримо двигаясь справа и слева, поперек корпуса самолета. Каюту при этом наполнял такой жар, что казалось: еще мгновение – и оргстекло в обзорном окне начнет плавиться.
И тут – одно за другим – произошли три события.
Шедшие навстречу друг другу разломы в стекле сомкнулись. – В каюту из коридора ворвалось открытое пламя. – Инженер-авиаконструктор, отцепив Танины руки от своей шеи, схватил дочь, как хватают мешок с вещами, который нужно забросить на верхнюю полку в вагоне поезда, и швырнул ее прямо в огонь.
Глава 3
Прах и пепел
18–20 мая 1935 года.
Воскресенье – вторник
1
Поселок Сокол, с его садами, с красными мачтами сосен, с проводами недавно проведенного сюда троллейбуса, был тихой окраиной Москвы – до того, как на него упали: сначала – изуродованный благинский самолет, затем – крыло «Горького», потом – его хвост. Невероятной удачей можно было считать то, что всё это свалилось не на сам поселок, а на сосновую рощу подле него. Жители бывшего села Всехсвятского выскакивали на улицы, высовывались из окон, и все глядели наверх. Некоторые (Коля Скрябин сам это видел, пробегая мимо) щипали сами себя за руки, проверяя, не снится ли им кошмарный сон. Лепестки цветущих яблонь и мелкие хлопья сажи падали на запрокинутые лица, но люди не замечали и не стряхивали их.
– Вызывайте «Скорую»! В пожарную часть звоните! – крикнул на бегу Николай.
– Уже, уже!.. – почти хором отозвались граждане – те из них, кто не лишился полностью дара речи.
Сирены пожарных машин и вправду слышались где-то неподалеку – должно быть, на месте падения благинского истребителя.
До развязки оставались секунды, однако с пылающим исполином не всё еще было кончено. Перевернувшийся на спину, сжигаемый авиационным бензином, «Горький» падал, но не все моторы гиганта прекратили работать, и потому его встреча с землей всё оттягивалась. В своем падении самолет явственно забирал вбок, будто некая сила…
(«Пилоты – неужто они еще живы?! Неужели могут сделать хоть что-то?..»)
…уводила его в сторону от жилых домов.
А затем – почти над самой землей – бесхвостый и однокрылый моноплан разломился надвое, как тонущий «Титаник». Его передняя часть вонзилась полукруглым носом в землю и на миг встала вертикально, отбросив от себя, словно катапульта, другую половину корпуса, которая пронеслась по верхушкам близлежащих сосен, срезая и поджигая их.
– Возле троллейбусного круга упал! – прокричали вразнобой несколько жителей поселка.
Они определили безошибочно; однако, по счастью, им от своих домов не было видно, как выдающееся творение конструкторского бюро Туполева окончательно рассыпа#лось и догорало на земле. И какие именно огарки выпадали при этом наружу. Авиационное топливо, как ему и полагалось, давало отменное пламя. Оно спалило всё: и тела людей, и обшивку самолета, и акустическое чудо «Голос с неба», и неиспользованные агитационные листовки, и светло-коричневого плюшевого медведя, сделавшегося напоследок черным.
2
«П-5» с открытой кабиной – единственный уцелевший из трех самолетов, менее часа назад поднявшихся в воздух, – стал заходить на посадку лишь тогда, когда от «Горького» не осталось ничего, кроме дымящихся фрагментов. Пожарные машины и кареты «Скорой помощи» съезжались со всех концов Москвы к поселку Сокол, а на трибунах Центрального аэродрома почти не осталось зрителей. Кто-то, взяв пример со Скрябина и его спутников, помчался к месту падения агитатора; кто-то потерянно брел к выходу; кто-то рвался звонить по телефону, а кое-кто посматривал с опаской в сторону темного автомобиля, только что въехавшего на территорию аэродрома.
