Андрей Лукин - Подорожный страж
— Пощади! — чуть не плакал Смакла. — Я вовсе слабое заклинание сказал, я его случайно у Серафиана подслушал. А твой проклятый оберег мне глаза мало не насовсем пожёг! Выбрось его, добром прошу!
— Ага, щас, разбежался! — сказал довольный Стёпка. — Он меня вот как защищает, а я его выбрасывать должен. Чтобы его потом какой-нибудь гад вражеский подобрал и его могуществом против нас же и воспользовался? Дураков нет, понял!
Смакла очень хорошо всё понял и больше к этому вопросу не возвращался. Он вообще отсел от Стёпки на другую сторону костра и в его сторону даже не смотрел. Только тёр иногда слезящиеся глаза и тяжко вздыхал. Крепко ему страж отплатил за «вовсе слабое заклинание».
А всё же не совсем бесполезно провёл гоблин в услужении у чародея сколько-то там лет. Научился чему-то, заклятия кое-какие выучил и применять их пробует, пусть и не всегда удачно. И Стёпке подумалось, что ему тоже не помешало бы научиться хоть немного колдовать. Получается же у Смаклы, необразованного гоблина, что-то такое магическое устраивать. Почему же не получится у подкованного и начитанного семиклассника Стёпки? Чем он хуже? Да ничем! Надо будет завтра со Смаклой помириться и выспросить у него несколько пусть даже самых бесполезных заклинаний, пусть даже самых завалященьких. Это же так круто — колдовать! А вдруг здешние заклинания будут действовать и там, в родном немагическом мире? Вот было бы здорово!
Мужики, вдоволь наговорившись, разбрелись по повозкам. Киржата, попрощавшись, отважно уехал в ночь. Смакла, демонстративно не глядя на Степана, забрался к Бреженю и мешок свой туда же уволок, подальше от страшного оркландского оберега.
Перечуй облачился в кольчужную рубаху, опоясался мечом и нахлобучил на лохматую голову помятый шлем без забрала. Ему выпало первым стоять на страже. Прошлой ночью, как помнилось Стёпке, у костра никто не бодрствовал. Упившиеся спутники спали мёртвым сном, нисколько не заботясь о своей безопасности. Стёпка не удержался и спросил у дядьки Неусвистайло, почему, мол, так?
— Сдурковали мы прошлой ночью-то, — закряхтел пасечник, ворочаясь под повозкой. — Перебрали малость, вот и поотшибало в головах. Тайга, она, конешно, наскрозь нашенская, но и поостеречься тоже не помешает. Мало ли кто по лесу ночами шастает. Гнили всякой хватает, сведут лошадей, волоки опосля повозку на своём горбу до самого хутора. Опять же, Старуха-с-Копьём недалече шлындат. Кто знает, какая блажь в её пустую башку втемяшится.
— А это кто? — спросил Стёпка.
— Нежить страхолюдная, — очень понятно объяснил из соседней повозки Догайда. — Призрачный облик злобной колдуньи. Её в запрошлом веке чародеи таёжные едва-едва извели. Обозлилась она на них шибко и с той поры бродит призраком по нашим землям как раз в энтих краях, всем живым пакостит. Я-то её сам не встречал, предки охранили, а вот дядька наш, тот чудом от неё утёк. В засушливое лето это было. И коня бросил и повозку с добром. Через два дня лишь на то место возвернуться осмелился, когда коня уже хозяин задрал… Да здеся и окромя Старухи душегубов хватает. Гномлины те же, не к ночи будь они помянуты, — он помолчал, потом, понизив голос, добавил. — Однако Старуха хужее всех. Не приведи тебя судьба, Стеслав, встренуться с ней лицом к лицу.
И вроде бы ничего страшного, даже чуть-чуть смешно — старуха да ещё и с копьём! Но у Стёпки отчего-то побежали по спине мурашки и волосы на затылке слегка вздыбились. Похоже, эта Старуха-с-Копьём пострашнее призрачных милордов будет.
— Старуху бояться — в тайгу не ходить, — засмеялся Брежень, звонко прихлопнув на себе комара. — Кому она чего худого сделала, напомните-ка мне, панове? Пустые бабьи сплетни. Ей до нас дела нет, у ней свои заботы, простых людей не касаемые.
— Ну, не скажи, — возразил Догайда. — Кому Старуха трижды встренется за одно лето, тому по осени помереть, хоть ты за море утеки. Проверено не по разу и не по два. Однако же ты, Стеслав, попусту не боись. Старуха к нашему костру не выйдет — не любит она живого огня. Вот гномлины, те да, наварначить могут так, что поутру всё на свете распроклянешь.
— А драконы? — спросил-таки Стёпка, не удержался. — Драконов вы разве не боитесь?
— А чего их бояться! — захохотал Перечуй, грузно вышагивающий где-то в темноте. — Вреда от них никакого, спать не мешают, кони к ним притерпелись… А что крылами громко хлопают, так ить на то они и драконы. Их в этой пади тьма тьмущая. Потому Драконьей и прозвали.
— А ещё говорят, — подал вдруг голос молчавший до того Верес, — что Людоед обратно объявился. Детишек малых по хуторам умыкает.
— Вы бы, панове, мальцов на ночь глядя не пужали попусту, — вмешался Сушиболото. — Вон у гобля зуб на зуб уже не попадает. — Смакла что-то возмущённо пискнул, возражая, но его никто не услышал. А тролль, зевая, закончил. — Не бери, Стеслав, в голову, брешут они от ума невеликого. Нету здеся Людоедов.
— А Старуха? — спросил Стёпка.
Сушиболото хмыкнул и нехотя признал:
— Старуха бродит. Однако нам её бояться нечего: в падь она не пойдёт и к огню не подступится. Спи.
…Стёпка лежал под шкурой, смотрел сквозь щели в борту повозки на огонь и перебирал в уме услышанное. Выходит, драконы здесь всё же есть. Водятся, значит, здеся драконы, причём в количествах немалых. Тьма-тьмущая драконов, которые громко хлопают по ночам крыльями, но их почему-то никто не боится и даже кони к ним притерпелись. Почему? Может быть, они здесь травоядные? Всё равно хочется на них посмотреть. Старуху он не боялся. А вот Людоед — это, конечно, страшно. Особенно, если вспомнить Ванькино преображение… Не забыть бы поинтересоваться завтра у тролля, не тот ли это Людоед вернулся… Нет, о Людоеде, кажется, Верес говорил… И незаметно для себя Стёпка уснул. И снились ему огромные травоядные драконы с коровьими головами. Драконы тяжело приземлялись на поляну и начинали объедать стога. Перечуй в кольчуге бегал за ними, размахивая мечом, и старался отогнать их от сена, а драконы увлечённо жевали, стегали по бокам зелёными хвостами и громко хлопали крыльями.
* * *Стёпка позже так и не смог вспомнить, что его разбудило. Вроде бы, сначала кто-то закричал, и он спросонья решил, что уже утро, но потом тревожно заржали кони, зазвенело оружие; он выбрался из-под шкуры — было совсем темно. Сообразить он ничего не успел: чужие грубые руки схватили его за плечо и выдернули из повозки прямо через борт. Вот тут-то он и проснулся окончательно. Было очень больно и очень унизительно. Его бросили на землю, и когда он вскрикнул, ударившись коленом о камень, ему заткнули рот и поволокли в темноту, не заботясь о том, что ему нечем дышать. Он задёргался. Неведомый похититель сдавил ему шею так, что хрустнули позвонки, и прошипел:
