Виктория Угрюмова - Некромерон
Вывод. А вывод может быть единственный: надо и мне поучаствовать в событиях, ибо я полагаю, что они будут очень и очень неоднозначными и уже потому интересными. Жалко пропустить такое действо. Вот быстренько приведу в порядок дела — и в путь.
И он отложил «Королевский паникер» в сторону.
На мраморную, покрытую затейливой резьбой крышку старинного саркофага.
* * *Рассвет тихо подобрался к порогу харчевни «На посошок» и не без любопытства заглянул внутрь. Здесь, как и во всем поместье герцогов да Кассар, его часто встречали разные неожиданности, и поэтому тут он частенько наступал не вовремя. Когда раньше, когда позже — но только не по расписанию.
Сегодня все вокруг казалось спокойным, и на первый взгляд никакие обстоятельства не препятствовали восходу солнца.
Троглодит мирно посапывал под столом, подложив под голову ранец и зажав берет в маленьком кулачке.
Харчевня почти опустела, и служанка даже успела навести в ней порядок. В очаге тихо гудело пламя, и пыхтел над огнем крутобокий закопченный чайник, старательно заваривая утренний кофе для последних посетителей.
За столом, тем самым, под которым спал добрый Карлюза, тихо переговаривались трое: староста Иоффа, хозяин харчевни почтенный Гописса и кузнец Альгерс, здоровенный детина, больше похожий статью на циклопа или минотавра, но никак не на обычного человека. Они переговаривались вполголоса, то и дело оглядываясь по сторонам, словно их могли подслушать, и являли собой, таким образом, наглядную иллюстрацию к поговорке «И у стен есть уши».
Кстати, об ушах. Одно ухо, большое, похожее на пуховый блин, невнятного желтоватого цвета в коричневые разводы, высовывалось время от времени прямо над очагом, но сонная служанка смачно хлопала по нему мокрой тряпкой, и оно исчезало. А над каминной полкой раздавалось по сему поводу обиженное неразборчивое бормотание.
Перед трактирщиком и его гостями стояло плоское глиняное блюдо с еще теплыми золотистыми сухариками, тарелка с мочеными грушами, поднос с куриными крылышками в аппетитном соусе и еще кое-какая закуска, а также гордо высились три внушительных кувшина с чем-то явно хмельным и крепким. Диковинным образом кружек на столе было всего две, хотя пили все трое. Но кузнец делал это как-то странно, совершая хитрые манипуляции под столом и дико озираясь на двери.
— Да перестань ты себе голову морочить, друг Альгерс, — не выдержал наконец Гописса. — Чего ты боишься?
— Дык она ж у меня из Горгонид, — жалобно ответил кузнец. — Вся в матушку свою, чтоб той земля была тюфячком. Как не понравится что, как осерчает, так — зырк! И стоишь, руки-ноги немеют, тело тяжестью наливается, и пить не хочется после целую неделю. А как с таким мироощущением можно жить, спрашиваю я вас? Каково знать, что любишь хмельной сидр и ничего к нему приязненного не ощущать. Это же, почитай, неделя из жизни вычеркнута. Так что лучше я поберегусь.
— Супругой тебя не обидели, — согласился Иоффа. — Девкой еще была, а уж никому спуску не давала. Как-то барин городской, заезжий, за филейную часть ущипнул…
— Не утерпеть, — покивал головой кузнец. — Такая филейная часть, что и сам, бывало, засмотрюсь да ущипну от души. А ведь уже не первый десяток лет женаты.
— Ну и тот засмотрелся, — ухмыльнулся староста. — Так мы после его родичам и сообщили о внезапной кончине да от имени милорда герцога преподнесли статуй мраморный работы необыкновенной. Так и стоит над собственной могилкой в забавной позиции.
Бегать за женщинами вполне безопасно. Опасно только поймать женщину.
Дж. Дэвис— Чегой-то я такую историю не помню, — удивился кузнец.
— Ты тогда науку проходил в замке. А твоя Ианида — барышня стеснительная — запретила тебя тревожить. Еще переживать, говорит, станет. Оно ему, говорит, надо? А теперь, я думаю, четверть века прошло, можно и рассказать. Но ты ей меня все равно не выдавай. Не то потом полдня поясницу ломить будет.
— А я вот все прикидываю, как же его в такой позиции в таком почтенном месте установили? — неожиданно заинтересовался трактирщик.
— Он в ней небось постоянно пребывал, — хмыкнул польщенный кузнец. — Никто его в другой и не видел.
— Из столицы все зло, — неожиданно подытожил Иоффа.
— Газетки давеча получил, — вступил Гописса, шумно отхлебнув из кружки. — Шустрик твой, — кивок под стол, откуда доносилось мерное похрапывание, — правду говорил, хоть и чудик-чудиком. «Королевский паникер» сообщает, что милорд хозяин скоро вернется домой. Да только вот дальше прописали совершенно непотребное: дескать, армию он собирает, чтобы Тиронгу захватить и прочий мир завоевать. И заголовки во-от такими буквищами, чтоб уж совсем за душу брало.
Заголовки удваивают размер событий.
Дж. Голсуорси— Давно пора, — буркнул Альгерс — Из милорда хозяина выйдет чудесный король. Да и миру не повредило бы чуток пожить в спокойствии и красоте. И давно бы уж пора ему домой вернуться, а то дело ли это, чтобы господский дом без присмотру стоял? Господин Думгар — это, конечно, наилучший домоправитель, но только дому все равно живая душа нужна. Какой хошь замок али усадьба без человеков усыхают. Да и ворочается Кассария, особенно по ночам, гневается. Только бы не проснулась в отсутствие хозяина, ибо без него не управимся.
— При господах был порядок и благолепие, — вздохнул староста. — Бывало, приедет мессир Карр Алвин в деревню, вызовет меня к себе. Докладывай, значит, Иоффа, как ты хозяйством управляешь, какие у тебя потребности, чем хозяин вам помочь может. А я ему, бывало, так, мол, и так, милорд герцог: хлеба уродилось — даже страшно. Народ круглые сутки в поле, а собрать урожай не может, с ног валится. Не разбрасываться же таким богатством, аж сердце кровью обливается. А он мне: не тужи, дружок, сейчас пособлю. Махнет ручкой своей, глянь — а на поле уж скелеты маршируют. Все, как один, веселые, непьющие, неустающие да работящие. И в два дня все скосили, обмолотили, только кости клацают, как барабанчики.
Трактирщик и кузнец, которые и сами по сто раз рассказывали эти истории в кругу семьи и друзей, слушали внимательно, блаженно жмурясь.
— А то вот, помните, мельник наш, Вафара, допился, подлец, до зеленых мышек да и угодил под собственное водяное колесо. А жена его в ноги милорду кинулась, тот ей мельника-то и вернул. Так она до сих пор не нарадуется. Говорит, что теперь не пьет, все вечера с ней проводит, дома постоянно, при хозяйстве — починить там, исправить, подлатать. Делает все, что супруга велит, беспрекословно. А что худой да молчаливый… так он и при жизни был тощий, как скелет, да слова лишнего не молвил. Даже как выпьет, все равно молчит.
