Марина Дяченко - Хозяин колодцев
— Вранье! — выкрикнул Акир, но жилистый не обратил на него внимания.
— Моя мать умерла, — сказал Юстин. — Давно.
— А ты? — жилистый обернулся к парню, сидевшему напротив и тоже не поднявшему руки, а потом к следующему; как-то незаметно смирившись с тем, что жилистый имеет право задавать вопросы, ему отвечали. Трое, как Юстин, не помнили своих матерей, у одного мать была маркитантка в обозе, а у еще одного мать была крестьянка, нарожавшая мужу одиннадцать детей, и все, минуй нас несчастье, живы-здоровы...
— Братишки, — с нехорошим смешком сказал тонкогубый вестник несчастья. — Ну и рожи, покусай меня эльфуш. Что, и этот, — он кивнул в сторону тучного юноши, — и этот тоже — мой брат?
И щелкнул пальцами, будто сбрасывая со стола домохранца — жест, означающий крайнее презрение.
— У меня отец охотник, — тихо сказал Акир.
— Ага, — хмыкнул тонкогубый. — Расскажи это той жирной жабе.
Юстин сжал виски ладонями, но легче не стало. Он понял, давно понял, о чем говорили жилистый и тонкогубый. Он понял — и даже поверил.
Рекрутчина, вороны, страх. Вот что вспоминается при слове "Краснобровый".
"...Я брошу монетку, и никто не знает наверняка, как она упадет. Если выпадет мертвый князь..."
Дед — знал? Вряд ли.
— Понимаешь, — сказал Акир жилистому, очень серьезно сказал, без тени рисовки. — Я лучше буду верить своей матери, нежели какой-то жабе. Может быть, ты поступил бы по-другому — твое право...
Юстин понял, что незаметно для себя теребит пластырь на руке и уже треть его раздергал бахромой.
— Да сколько хочешь, — равнодушно отозвался жилистый. — Верь... Только вопрос весь не в том. Вопрос, братишки, вот в чем — на кой ляд нас собрали? В бане попарить?
— Прикончить, — с непонятным удовольствием сказал тонкогубый. — Так всегда делается. Когда свергают князя, то и детишек всех под нож — чтоб, значит, диначтию сменить начисто.
— Династию, а не диначтию, — шепотом сказал Юстин.
— Чего? — тонкогубый прищурился.
— Династию, — сказал Юстин. — А не диначтию.
— А ты откуда знаешь, ублюдок?
— От ублюдка слышу, — Юстин даже чуть-чуть усмехнулся. — Говорят: "Золотарь трубочиста пятнышком попрекает".
— Ты, может быть, даже грамотный? — после паузы поинтересовался тонкогубый.
— Может быть, — сказал Юстин.
— А-а, — тонкогубый отвернулся, будто потеряв к Юстину интерес.
— Ребята, — сказал Акир, окончательно растерявший всю свою браваду. — Ребята... Ну не может так быть. Не бастард я. И ты, — он ткнул пальцем в того парня, чья мать была крестьянкой и вырастила одиннадцать здоровых детей, — ты тоже... И ты, — Акир обернулся к Юстину. — Что же ты веришь так легко, что твоя мать...
И Акир запнулся. Смуглое лицо его сделалось медным из-за прилива крови.
— А то ты не знаешь, как это бывает, — сказал в наступившей тишине веснушчатый парень лет двадцати. — К нам на хутор Красноб-ровый ездил, как к себе домой. Кто из девок понравится — готово, родителей не спрашивает и колечек не дарит, тут-таки и свадьба на один день...
Акир замотал головой:
— Нет. Моя мать из дому не выезжала даже... Мой отец — охотник!
— Охотник, — хмыкнул тонкогубый. — Большой охотник до баб.
Акир вскочил и кинулся на тонкогубого; кто-то бросился разнимать, но по несчастной случайности получил в нос, разозлился и включился в драку на правах участника. Пролилась первая кровь; Юстин отошел в сторону, взял ведро с водой, стоявшее у порога, и опрокинул на дерущихся.
На него окрысились:
— Дурак! Домохранец вонючий!
Драка сменилась перебранкой. Юстин смотрел, как Акир вытирает разбитый нос, как у веснушчатого стремительно заплывает глаз, как жилистый, бранясь по-черному, пытается отжать полы мокрой рубахи — а перед глазами у него стояли яблоки, медленно валящиеся в высокую траву одно за другим.
И как трава покачивается, смыкаясь.
Теперь все смотрели на него.
— Я не хочу умирать, — жестко сказал Юстин. — Это вы, домохраний корм, можете друг другу носы разбивать. Давайте, лупите друг друга... Братья-бастарды, вас же отобрали, вымыли, накормили и в чистое переодели. Сказать, кого в чистое переодевают? И что с ним потом делают? Или сами знаете?
— Сядь, мальчик, — негромко сказал жилистый с серьгой. — Не отец семейства, чай, чтобы перед ужином добру учить.
— Ты тоже не отец семейства, — бросил Юстин. — И он, — кивнул на тонкогубого, стремительно теряющего этот свой признак из-за разбитой, быстро распухающей губы. — Тут не спорить, кто главный, тут выбираться надо, нас тут девятнадцать здоровых лбов...
Сделалось тихо. Жилистый медленно обводил взглядом братьев-бастардов -Юстин видел, как он молча вербует себе сторонников.
— У них сабли, — тихонько предположил веснушчатый, тот самый, на чей хутор Краснобровый ездил, как к себе домой. — И потом, дверь не выломать...
— Тебя как зовут? — спросил Юстин у жилистого.
Тот почему-то вздрогнул. Скривил губы:
— Ну, Арунасом...
— Ты, Арунас, не кузнец случайно?
— Ну, кузнец, — сказал жилистый после паузы. — А ты откуда знаешь?
— А сильный ты, — Юстин смотрел жилистому в глаза, лесть его была безыскусна, как бревно. — Посмотри, брат, мог бы ты эту дверь сломать?
Арунас ответил взглядом на взгляд. Хмыкнул:
— Дешево же ты меня покупаешь, брат-бастард.
x x x
Они вспоминали расположение коридоров, загибали пальцы, считая стражников, предлагали, отвергали и соглашались, доказывали, спорили, но не дрались больше. Надо всеми висел один топор; Юстин скоро знал всех по именам, знал, кто чем слаб и в чем силен. Распоряжался по-прежнему Арунас -Юстин был при нем главным советчиком. Тонколицего вестника несчастья звали Уляном, сперва он отмалчивался, сидя в углу, но тень топора и лихорадочная жажда спасения в конце концов и его толкнули навстречу братцам-бастардам.
Юстин, никогда не имевший настоящих друзей, в течение получаса обрел восемнадцать почти родных душ. Арунас на поверку оказался не только тщеславным и сильным, но и умным, отважным парнем. Тучного звали Флором, у него обнаружилась необыкновенная память — он до последней мелочи помнил, кто из стражников где стоял, чем был вооружен и куда смотрел.
Этот длинный день представлялся Юстину одним из самых страшных — и самых лучших в его жизни. Ведь несмотря на страх смерти, несмотря на все, что пришлось пережить, а может быть, благодаря этому — они любили друг друга, как только могут любить настоящие братья. Почти у всех были невесты и жены, у некоторых — дети, у некоторых — старые матери; все знали, для чего жить, всем нужно было выжить, и Юстин, как мог, убеждал их в том, что спасение — возможно.
