Ольга Онойко - Дети немилости
Из окна спальни открывался вид на набережную Яневы, за рекой раскидывался зеленый бульвар с чередой высоких фонтанов, а дальше поднимались башни, увенчанные серебряными шатрами. Металл пламенел под солнцем, город устремлялся все выше, и над башнями, над бьющимися на ветру знаменами, словно узкие свечи, вонзались в небо светлые шпили... Столица, Тысячебашенный город, в часы раннего утра походила на символ самой себя.
Было свежо, ветер приносил запах мокрой листвы. Сад под окнами пустовал. Люблю работать в саду – среди цветов и фонтанов люди перестают вытягиваться, точно проглотили заряженную ручницу, и можно разговаривать, не тревожась за душевное здоровье собеседника. Не то дело инспекции: муторней занятия не придумаешь. Толково проинспектировать учреждение может только тот, кто разбирается в тонкостях его работы, а я чувствую себя пугалом, которое показывают подчиненным, чтобы те поаккуратнее брали взятки. Не особенно лестно и к тому же слишком остро напоминает мне об отце. Это он, мой батюшка, возродил обычай высочайших инспекций. Он до чрезвычайности любил порядок и фрунт. Перед моим прибытием тоже повсюду наводят трепетный глянец, но отец-то смотрел насквозь, а я подчас могу только грозно сдвинуть брови. Куда ни глянь – сравнение не в мою пользу...
По реке плыла баржа чистильщиков. Янева много чище, чем Неи: в горожанах до сих пор живут старинные суеверия, бросать мусор в реку-деву считается дурной приметой. Но город стал слишком велик, и купаться в Яневе все равно можно теперь только выше по течению.
Я постоял, любуясь слаженным трудом рабочих, проделал пару гимнастических упражнений и пошел бриться.
После завтрака я собирался минут двадцать потратить на отцовскую корреспонденцию, а потом засесть в кабинете и разобрать ходатайства от низших сословий. Памятуя, что до отъезда на полигон у меня всего два или три часа, не было смысла приниматься за что-то серьезное. Письма землепашцев и мещан случаются забавны, помочь им с их бедами чаще всего несложно, и занятие это сходит за отдых.
Однако планам моим не суждено было осуществиться.
В личной приемной меня ждал гость.
«Ранняя пташка», – подумал я. На столе дымился мой завтрак, а у окна, в глубоком кресле, восседал безмятежный Онго. На коленях у гостя покоился большой блокнот, самопишущее перо покачивалось в замершей над строчкой руке, а на маске непостижимым образом выражалось глубокое и вдохновенное сосредоточение. Я улыбнулся: все это было не ново и неудивительно.
Удивительно, что Онго в такой час оказался здесь.
Не так много в мире людей и нелюдей, которых допустят в мою личную приемную, пока я сплю. Безусловно, Онго – из их числа. Только дел у него не меньше, чем у меня, а то и побольше, и являться за тем, чтобы засвидетельствовать почтение и пожелать доброго утра, он не станет. Но случись что-то серьезное, Онго вряд ли стал бы коротать время, сочиняя стихи. Кто-кто, а он не побоялся бы меня разбудить.
Размышления и догадки мои едва не превратились в невежливую заминку, и я поспешил сказать: «Доброе утро!»
– Доброе утро, Мори, – с готовностью отозвался Онго, откладывая блокнот. – Как спалось?
– Спасибо, превосходно, – сказал я и уселся, нашаривая ложку. – Чем обязан столь раннему визиту?
Как бы то ни было, времени у меня немного, а если у Онго срочное дело, счет может пойти на минуты; лишать себя завтрака неразумно. У Онго достаточно опыта и юмора, чтобы не оскорбляться по таким пустякам.
Готов поручиться, что под маской мой гость усмехнулся... Потом он глянул в окно. Широкий черный плащ был застегнут наглухо, из-под надвинутого капюшона виднелась только маска, белая, с миниатюрными каллиграфически выведенными знаками, но перчатки он снял – неудобно писать в перчатках. Он размышлял. Я знал, что Онго склонен начинать разговор издалека, он знал, что я это знаю, и потому не изменял себе. Это обнадеживало: перспектива решать что-то в предотъездной спешке меня не радовала.
– Приятного аппетита, Мори, – сказал Онго. – Сожалею, что не могу присоединиться.
– У-хм... – Я чуть не подавился.
Онго очень изысканно сожалеет: он любит посмущать людей.
Бесы бы побрали его наблюдательность. Еще в те времена, когда я пешком под стол ходил, матушка приучила поваров кормить меня исключительно полезной пищей, и они по сию пору блюдут мое здоровье, потчуя, аки гусака, пшеном и травой. Бр-р!
Итак, Онго размышлял, глядя вдаль, а я ел. Если Онго желает сделать паузу, лучше ему не мешать; потому что, когда он пожелает высказаться, помешать ему не сможет никто.
Наконец Онго провел кончиками пальцев по бумагам, стоявшим в ящике на столе.
– Разбираешь документы, Мори?
– Да. Несрочную корреспонденцию отца. Что-то секретное... что-то личное.
– Это – несрочное? – В голосе Онго звучала улыбка, когда он движением фокусника извлек из плотной кипы бумаг единственный желтоватый конверт.
Я улыбнулся.
– Это здесь по другой причине.
– Мой первый хоранский отчет, – задумчиво сказал Онго. – Не лучшим образом составленный документ. В ту пору я был несколько... расстроен нервически, если можно так выразиться.
«...я обнаружил хозяйственные злоупотребления в количестве, едва ли превышающем обычное, – писал он. – Солдаты сражаются так же доблестно, как в прежние времена. План князя Мереи я нахожу ученическим, лишенным как серьезных ошибок, так и блеска. Однако командирский состав совершенно не приспособлен к нахождению вне штаба. Это особенно прискорбно ввиду наличия среди штабных офицеров магов, занимающихся температурным комфортом».
– Я питаю особенные чувства к этому документу, – сдерживая улыбку, сказал я. – Ответ на него батюшка отправил в Хоран с неким молодым офицером, которого рекомендовал...
– ...мне в адъютанты. – Онго кивнул, возвращая конверт на место, и заметил: – Пожалуй, будет лучше, если это останется в твоем личном архиве. О содержании я не тревожусь, ни слова лжи здесь нет, но меня не устраивают форма и интонация.
Я почтительно согласился.
Перед тем, как отправить меня, желторотого выпускника Академии, на охваченный войной юг, отец дал мне прочесть этот отчет. Генерал Мереи, первый командующий Южной операцией, завяз в Хоране на три года. Он рапортовал, что природные условия необычайно тяжелы, продвижение невозможно, хоранский тейх располагает огромным войском, которое набрано из кочевников, привычных к войнам в жаркой степи и полупустыне; наиболее разумно прекратить попытки наступления и укрепить теперешнюю границу, оставив мысль идти до Хораннета, столицы Юного Юга.
Онго написал свое первое письмо через три дня после того, как прибыл в ставку Мереи.
