Сергей Шведов - Шатун
– Осаживай подводу, – требовал Скора, размахивая плетью.
– Куда я ее осажу? – огрызался возница.
Кое-кто уже начал зажигать факелы, чтобы помочь распутать клубок из возов и лошадей, образовавшийся нежданно-негаданно на обширной площади. Ругали берестяне, естественно, возниц, которые по деревенской своей простоте, городских порядков не зная, уперлись чуть ли не в самые ворота детинца. Конечно, ничто не мешало хазарам объехать возы, но для этого пришлось бы бить копыта коней по узким переулкам, и это в самую темень. Немудрено, что всадники в бараньих шапках озверели.
– О чем лай? – проснулись наконец на сторожевой веже детинца.
– К князю с оброком из дальнего сельца, – громко объяснил рыжий возница. – А эти гонят от ворот.
– Всю площадь перекрыли, ни пройти, ни проехать, – крикнул Скора.
– Тебя, олух, где носило? – рыкнули сверху на возницу. – Приперся в самую темень!
– Путь-то дальний, – обиженно пробасил рыжий. – А добро за стенами не оставишь. Ты уж пропусти нас, мечник, а то ведь разворуют городские за ночь княжье добро.
Ворота детинца по ночам без крайней нужды не открывают, да и днем сюда не каждого пустят. Этак каждый начнет к князю в гости шастать – никакого порядка не будет. А князю и его гридям в том большая докука. И без того в детинце не продохнуть, а тут еще деревенский недотепа со своими возами!
– Ну я тебе устрою спрос, – пригрозил с вежи мечник, – чтоб впредь неповадно было тревожить князя по ночам.
– Мое дело маленькое, – обиделся рыжий возница, – велено было привезти, я и привез.
Громко заскрипело колесо подъемного моста, загремели ржавые цепи. Детинец открывал свой зев, дабы принять в себя привезенный смердами княжий прибыток.
– Спешиться, – тихо приказал Драгутин.
Первым на опустившийся мост прыгнул рыжий возница, вот только вместо медвежьей шапки с головы его скалилась в сторону гридей волчья пасть.
– Волки! – крикнул ему навстречу какой-то бедолага и тут же захлебнулся кровью.
– Затворяй, – завопил с вежи понявший свою оплошность мечник, но с приказом он явно опоздал: облаченные в волчьи шкуры люди уже мелькали по двору детинца. В княжьем тереме, видимо, почуяли неладное, оттуда неслись тревожные крики. Ни княжьи гриди, числом в три десятка, ни хазары, которых было в детинце не более двадцати, не могли понять, откуда взялись посреди двора закованные в бронь и налитые силой люди. Ударившись обтянутой полотном рубахи грудью о чужую железную грудь, они падали бездыханными.
– Коней ведите следом, – крикнул Драгутин заранее отряженным для этого дела боярам. – И прикройте ворота детинца.
В городе было три сотни хазар и до сотни Твердиславовых мечников, которые могли вмешаться в ход событий. Но пока за спиной Драгутина кричали лишь изумленные происходящим обыватели. Хазарские шапки с голов всадников вдруг слетели наземь, а взамен на головах выросли бычьи рога. Такое загадочное преображение пришлых людей при свете факелов поразило и испугало многих горожан. А рогатые воины уже бежали по опущенному мосту в детинец с криками и воем, от которых у обывателей дыбом вставали волосы.
Драгутину не пришлось вступать в драку. Взбежав на красное крыльцо княжьего терема, он крикнул оттуда загнанным в угол к пристройкам гридям и хазарам:
– Именем славянских богов – бросайте мечи!
Стрела, летевшая в лицо, едва не оборвала речь Драгутина на полуслове, но оказавшийся рядом Торуса поймал его смерть своим щитом. Боярин невольно отшатнулся, но с крыльца не сошел. А боярин Володарь снял лучника с крыши пристройки, метнув в него свой нож. Лучник скатился вниз на головы товарищей, которые побросали мечи под ноги окружавших их незваных гостей.
– Стрела с синим пером, – сказал Торуса, разворачивая щит к Драгутину. – Чем тебе не знак?
– Пусть судят волхвы, – отозвался подошедший с мечом в руке «белый волк» Божибор. Это он давеча изображал у детинцевых ворот возницу.
– К Твердиславу, – распорядился Драгутин, толкая ногой тяжелую дверь.
Все свершилось столь быстро, что ни князь Твердислав, ни его гость хазарский ган не успели понять, что происходит. К тому же оба уже успели изрядно повечерять, а потому пялились на вошедших людей с пьяным изумлением.
– Кто такие? – грозно вспенился наконец князь.
– Зенки залил так, что знаков не зришь, – хмуро бросил ему Драгутин. – Посланцы славянских богов перед тобой, Твердислав.
Хазарский ган то ли потрезвее был, то ли от природы лучше соображал, но на ноги он вскочил первым.
– А почему не добром вошли? – спросил он, сощурив узкие глаза скифа-степняка. – Или божьи ближники решили пойти войной на хазар?
– Спрос не с тебя, ган Горазд, а с князя Твердислава, – спокойно отозвался Драгутин. – Ближник Велеса, предавший своего бога, должен ответить по правде славян.
Князь Твердислав, наливаясь дурной кровью, медленно поднимался из-за стола. Страха не было в его бычьих глазах – только ярость. И ростом, и статью он напоминал своего родовича князя Всеволода. Вот только тело его жиром еще обрасти не успело. Литые широкие плечи разрывали рубаху на груди, а широкая ладонь сжалась в увесистый кулак. Не робкого десятка человеком был князь Твердислав, отличившийся во многих битвах и не раз бравший верх в поединках грудь в грудь над сильными бойцами.
– Меня на стол сажало городское вече, – прохрипел он в лицо Драгутину, – и ни тебе, даджан, меня судить.
– Отчего же, – холодно отозвался боярин, – и я свое слово скажу. Но сначала из уст волхвов прозвучит слово славянских богов.
Три белобородых старца выдвинулись из-за спин заполнивших горницу боготуров, бояр и «белых волков». Их одетые в белые полотняные рубахи, худые тела казались лишними среди дивных птиц и чудищ, намалеванных яркими красками на потолке и стенах. Драгутин подумал, что стены эти малевал старый резчик Сар, одолженный для этой цели князем Твердиславом у своего родственника Великого князя Всеволода.
Твердислав при виде волхвов рухнул обратно на лавку, свалив на пол золотой кубок с красным вином. Кубок прокатился по крашеному полу под столом и выкатился с длинным кровавым последом прямо под ноги Драгутину. Боярин поднял кубок и передал его волхву со знаком двойной секиры на рубахе. Такой знак носили только самые ближние к кудеснику Перуна ведуны. Перунов волхв отвязал с пояса небольшой сосуд и перелил его содержимое в золотую посудину.
Князь Твердислав налитыми кровью глазами следил за действиями волхва, а на одутловатом его лице проступали крупные капли пота. В княжьей горнице натоплено было изрядно, но потел Твердислав не от жары, а от предчувствия скорой расправы. Каким бы твердым сердцем ни обладал человек, а все же сердце это живое, не каменное, поэтому близкое дыхание смерти не может не наполнять его ужасом.
