Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I
Он дождался, пока горизонт очистится.
– Вы слишком зажаты, Женя. Из вас может выйти очень хороший стрелок, но для этого вам нужно научиться расслабляться. Вы вообще-то хулиганить умеете? Вести себя свободно? Разбить в училище окно и удрать – сможете? Хотя бы мысленно? Вот вам задание на неделю: совершить один безрассудный поступок, а на следующее занятие кружка прийти, выпив бокал вина. Ясно?
– Да… но я, наверное…
– Придёте обязательно. В вас заложено всё, что потребно хорошему стрелку, – нужно себе просто разрешить. А пока бегите, вы тоже устали.
– Спасибо, Алексей Данилович… но я, наверное, всё-таки не приду… До свидания.
Она повернулась и ушла – маленькая, прямая и гордая. Алексей покачал головой, повернулся к Сане:
– Сестрёнка, я вот думаю: как ты смотришь на то, чтобы прокатиться завтра до Салтыковки и обратно?
– Н-не знаю… – Санечка нахмурилась. – А зачем?
– Хотя бы просто положить цветы на могилу. Ну и… всякое такое прочее. Может быть, пожелаем мы с тобой дом восстановить – хвать, а место занято? Они же там уверены, что ты круглая сирота и что это почти то же самое, что круглая дура. Вот мы и проведём, как это называется, демонстрацию флага. Как ты считаешь?
Санечка никак не считала. Она даже не могла бы сказать, хочет она ещё раз увидеть родные края или не хочет. Но их, родные края, положено любить и видеть во сне… и так далее. Не испытывала она никакого душевного трепета от предвкушения вновь пройтись по единственной – правда, длинной – улице села от церквушки при кладбище до заваленного, наверное, снегом родного пепелища – в самом что ни на есть прямом и грубом смысле этого слова. И ехать: три часа на электричке, полтора на автобусе…
– Поедем, – сказала она.
– Отлично. Но только встаём рано – без четверти шесть.
– Да, я знаю… Я даже могу тебя разбудить, в дверь постучать. Хочешь?
– Не надо, – он тихо засмеялся. – Уж просыпаться-то я умею и сам. А вот чайник – поставь…
Проходя мимо приоткрытой двери чужой комнаты, Санечка услышала чужой разговор:
–…только голос его услышу, как уже мокрая. И дура дурой. И ведь понимаю, что…
– Ничего ты не понимаешь…
Она быстро прошла дальше, чтобы не услышать ненароком чужих тайн. Или гипотез.
Можно было найти машину: с водителем, хорошо ему заплатив, или без водителя – Алексей даже предварительно договорился об этом на соседней автостоянке. Можно было даже купить задёшево подержанную развалюху. Но тихий голосок из-за правого плеча сказал: не надо. В дороге старайся быть рядом с другими, с посторонними людьми… И Алексей послушался совета.
Он взял из ружейного ящика старенький потёртый "Марголин", перебрал его, вычистил и смазал. Набил две обоймы. Сунул в карман ещё три коробки с патронами. Выносить оружие и боеприпасы за пределы тира законами строжайше запрещалось, но…
Но.
В своей комнате он лёг на кровать и заставил себя уснуть до полуночи. Проснувшись, он сел, прислонился к стене – и стал чего-то ждать в темноте. Ромб тускловатого света от уличного фонаря неподвижно лежал на потолке.
Днём уже капало с крыш, но за ночь тротуары и дороги успевала обтянуть ледяная шкурка. Алексей и Санечка добрались до вокзала с небольшим приключением: автобус занесло на повороте и выкинуло на полосу встречного движения – слава Богу, пустую. Алексей сжал зубы. Это могло и не быть случайностью…
Билеты он взял не на электричку, а на отходящий десятью минутами раньше иркутский поезд. Озёрск был довольно большим – почти стотысячным – городом, и все проходящие поезда там останавливались.
В купе тихо спала серенькая старушка в чистом платке. Они тихо, не будя её, сели на противоположную полку. Санечка скоро задремала под монотонный перестук, а Алексей сидел, глядя куда-то мимо проплывавшего грязно-белого неряшливого пейзажа, и никак не мог понять, о чём думает. Будто бы думал он на иностранном языке.
Санечка шевельнулась, щека её передёрнулась, она что-то сказала невнятно. Потом – привалилась к плечу Алексея и замерла. Он скосил глаза и посмотрел на неё. Теперь он знал, что к Еванфии можно не ехать: он видел кесаревну тогда, накануне исчезновения. Лицо спящей у его плеча девушки несомненно было лицом того самого шестилетнего сорванца-ребенка – в венке из жёлтых лилий…
Но не выпрыгивать же теперь из поезда, не рвать же стоп-кран?..
Автобус "Озёрск-Глыза", проходящий через Салтыковку, отходил от вокзала через полчаса. Они немного погуляли по окрестностям. Озёрск был городом старым, купеческим, но запущенным до последней степени. В нём было по-настоящему грязно даже зимой. Ярким пятном в пейзаже оказались разве что новые ворота рынка, сложенные из жёлтого кирпича в виде триумфальной арки. Какие-то местные скульпторы, матерясь, колдовали над цементным барельефом, где можно было различить гроздь винограда и чью-то толстую задницу – символ материального благополучия.
Возле этих триумфальных ворот в киоске с гордым названием "24 часа" торговали всяческими водками, хлебом, колбасой и консервами. Алексею бросилось в глаза название на жестяной банке: "Мясо рулек".
– А кто такие рульки? – спросил он.
– Не знаю, – ответила тощенькая киоскёрша. – Купите, попробуйте.
– Ничего себе, – сказал Алексей. – Помру – и не буду знать, от чего.
– Как помрёте?! Как это помрёте?! – возмутилась киоскёрша. – Они у нас свежие!
Алексей посмеялся, но купить предпочёл батон, палочку датской салями и литровую бутылку "Спрайта".
Цветочный киоск тоже был уже открыт, и Алексей приобрёл большой букет белых хризантем.
В автобусе Санечка уже не спала и рассматривала окрестности со странным выражением: будто про себя укоряла их за что-то.
– Кто на Салтыковке?..
– Мы.
Указатель: "Салтыковка – 0,3". Но ничего не видно с дороги из-за голых берёз и густой высокой черёмухи…
Могила Еванфии была на самом краю кладбища, у задней ограды. За оградой валялись припорошенные снегом старые венки. Алексей присел около жестяного памятника, на котором всё было неправильно, кроме даты смерти. Смёл снег с холмика, положил цветы. Как ты там? – спросил тихо. Алёшенька… холодно, холодно мне… как же тут холодно… Подошла и встала рядом Санечка. Ах, девочка моя, ах, донюшка, ах, свет мой ясный, Отрада… повзрослела-то как сразу… Алексей покосился на Санечку: слышит или нет? Но та, кажется, не слышала. Прощай, тётушка Еванфия, подумал он, уходим мы скоро – туда. Не увидимся больше. Прощай. Прощай и ты, отозвалась Еванфия вдруг спокойно и светло, иди и береги её, Отраду нашу, а я уж полежу тут… не думай обо мне и даже не вспоминай. Привыкла я – покойно… Прощай. Прощай, – Алексей встал.
