Александр Прозоров - Заклинатель
— Какая же я красивая? — не поверила она. — У меня нос маленький и задранный. И губы совсем тощие.
— Очень… соблазнительные… губы…
Новик решился, качнулся к ней и дотронулся ее губ своими. Девушка не отшатнулась, и он поцеловал ее снова, на этот раз крепко, впившись в губы со всей страстью, которая бывает у мужчины в неполные шестнадцать лет. Варя откинулась назад, положила ему руку на спину, не только не противясь, но и прижимая паренька к себе. Ее губы были мягкими, горячими и — сладкими. Сладкими, как курага, как халва, как мед, что ее отец каждый год возил в усадьбу с глухой лесной пасеки. Наконец оторвавшись, Андрей снова провел ладонью по ее волосам, вглядываясь в голубые глаза, и повторил:
— Ты самая красивая из всех, кого я встречал на свете. У тебя самые прекрасные брови, самый очаровательный носик, самые алые щеки и самые каштановые волосы. Ты…
— Ты блуд чинишь бесчестный, охальник?! Да как ты смеешь на берегу священного озера, перед Божьим храмом прелюбодействовать бесстыдно, раб Божий?!
Андрей быстро поднял голову и увидел над собой черноризника с откинутым капюшоном и большущим крестом на груди.
— Вот черт! — вырвалось у него. — Как не вовремя!
— Да как ты смеешь нечистого поминать здесь, на земле, благословенной самим апостолом?! За такие слова длань Господня твой язык вырвать должна немедля и к муравейнику на месяц в наказание прибить!
Варя уже вскочила, заметалась из стороны в сторону, кинулась бежать к усадьбе. Зверев поднялся медленнее, подхватил плащ, встряхнул, закинул за плечи, застегнул крючок на шее.
— Негоже без благословения Божьего, без молитвы и благословения родительского баловство подобное чинить! Да еще прилюдно, в чистом поле, пред взорами Божьими и чело…
— Заткнулся бы ты, отче, да чесал отсюда не торопясь, — не выдержал Андрей. — Не со смердом треплешься, с родовитым боярином, хозяином земель здешних. Чем лясы точить, на гору Сешковскую бы сходил, там сейчас как раз нечисть гуляет. Мало того, что приперся не вовремя, так еще уму учить пытаешься.
— Да ты… — задохнулся монах. — Да как ты смеешь?!
— А про поле помолчал бы лучше, коли не знаешь, не позорился бы пред людьми. От семени, на пашне пролитого, хлеба вдвое гуще растут. Да и от бесплодия земля лечит.
— Молитва лечит, охальник! — вскинул руки к небу монах. — Молитва, не знахарства языческие! Гнев, гнев Господний на тебя за мысли и слова сии призываю.
— Гора там, — указал пальцем на проклятое место новик. — Полнолуние скоро, нежить голодная бегает. Шел бы туда, отче, им про Господа рассказал. А мне ты уже надоел…
Он похлопал монаха по плечу и пошел к воротам усадьбы, всей спиной чувствуя ненависть и недоумение святого отца. Здесь, в православной земле, он к такому обращению явно не привык. Даже Зверев, выросший в атеистическом времени, уже давно проникся здешним почитанием веры, церкви и ее служителей, но… Но подобное явление монаха в самый неподходящий момент способно вывести из себя кого угодно. Он, что, не мог стороной парочку у озера обойти?
Варвара приплясывала у запертых ворот, не зная, что делать. Кричи, не кричи — до утра не откроют. Еще боярину, может, и открыли бы, — но не холопке.
Мало ли кто под покровом ночи к чужому дому подкрадывается? Увидев новика, она отвернула лицо, прикрыв его сдернутым вперед краем платка. Ровно и не лежали они всего минуту назад бок б бок и не радовались поцелую. Наваждение ушло.
— Чертов монах, — тихо буркнул себе под нос Андрей и наложил руки на ворота, вспоминая, где именно деревяшка лежит на крюках. Лютобор обещал, что заклятие отпирает любые запоры. Как — только далеким предкам ведомо, что магию сию создавали.
Новик закрыл глаза, сложив руки на двери, крест-накрест, ладонями вперед, сосредоточился, мысленно сливаясь руками с запором, и еле слышно, только для себя и ворот, заговорил:
— Встану утром рано, опущусь утром низко, подниму пояс железный, надену шапку медну, надену сапоги булатны. Поклонюсь на север, поклонюсь на юг, поклонюсь на запад да пойду на восток. Пойду в сапогах булатных, в поясе железном, в шапке медной. Пройду тропой мышиной, пройду трактом широким, пройду тропинкой извильной. Пройду сквозь гору высоку, пройду сквозь лес черный, пройду сквозь море глубоко… И тебе, воротина, меня не остановить! — Зверев резко развел положенные на ворота руки и тут же услышал по ту сторону приглушенный стук.
— Кто там бродит? — окликнули со стены.
Андрей, промолчав, потянул воротину на себя, кивнул девушке, чтобы проскочила в открывшуюся щель, сам скользнул следом, закрыл проход, поднял и вернул на место запор. Прошел к внутренним воротам, точно так же открыл и их.
— Да кто там гуляет?! — опять насторожился на звук караульный.
— Да я это, я, — громко зевнул новик. — Я, Андрей. Не спится что-то…
— Не спится — это странно, — хмыкнул сверху холоп. — Обычно после пира не встается.
— Это у кого как, — отозвался второй дозорный. — Иной раз и вправду ходишь, ходишь, а сна нет и нет. А потом не встать никак. И не хочется.
Зверев тихо ушел в темноту двора. Варвары нигде видно не было. Судя по всему, первое свидание окончилось. И непонятно, плохим оно оказалось или удачным. С одной стороны, монах настроение испоганил напрочь. С другой — на губах все еще оставался медовый вкус первого поцелуя. С этим приятным ощущением новик и отправился спать.
Как обычно после праздника, поутру в усадьбе было довольно тихо. Не дожидаясь, пока кто-нибудь придет его будить, Андрей поднялся, не спеша оделся. Раньше примерно в это время Варя приходила, чтобы навести в светелке порядок, прибрать постель. Но сегодня она не торопилась.
— А может, и вовсе решила с кем-нибудь местом поменяться, — сказал он сам себе.
Зверев раскрыл сундук, что стоял под окном, и достал добротную дедовскую кольчугу. Она была чуть не втрое тяжелее байданы — но зато после нее в новой броне чувствуешь себя легким, словно воздушный шарик. Лучше пораньше устать на тренировке, чем первым вымотаться в бою. Дальше все, как всегда — кистень в рукав, саблю на пояс, бердыш за спину.
Новик спустился вниз. Проходя мимо колодца, хлопнул по плечу опухшего от пива конюха, который устало черпал в корыто воду:
— Коня мне оседлай, сейчас вернусь.
Взяв у сарая десяток поленьев, он вышел за ворота, расставил их там, поместив некоторые одно на другое, на макушке сложил шишки — излюбленную свою мишень. И началось его обычное мирное утро. Сперва кистенем по шишкам — спереди, сзади, с разворотом, слева, справа, верхние, нижние. Наупражняв руку кистенем, Андрей взялся за бердыш, потом за саблю, напоследок немного поиграл ножами. Битва — это не спортивное соревнование, никто в сече твоего разряда и классности спрашивать не станет, с равным противником не сведет. Война всем по умолчанию высшее мастерство присваивает. Не дотягиваешь — враз получишь удаление до новой реинкарнации. Потому-то и не жалел Зверев своего утра на полноценную физзарядку, и только часа через два он обычно возвращался в усадьбу, к завтраку.
