Карина Демина - Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака
Богуслава улыбается. У нее белые красивые зубы, и почему-то за этими зубами Евдокия не видит лица.
— Вы знаете, — ненаследный князь держал за руку и крепко, и пожалуй, Евдокия была ему благодарно. — Или вам помочь? Знаете… ходят слухи, что в Совет подали проект… об особом учете лиц, наделенных даром… и о мерах, направленных на выявление оных лиц…
— Разве это не замечательно? — улыбка Богуславы стала шире. Ярче.
— А еще об ограничениях… ведьмаков и колдовок надобно контролировать… особенно колдовок.
Себастьян произнес это медленно, глядя в глаза.
— Вы что, намекаете, будто бы я… — притворный ужас.
И оскорбленная невинность, которая фальшива насквозь. Невинность у Богуславы плохо получается играть.
— Себастьян, дорогой. Вы только скажите, и я завтра же… сегодня пройду освидетельствования… — и вновь платочек батистовый в пальцах. — Мне оскорбительны подобные подозрения, но я понимаю, что после всего… у вас есть причины меня ненавидеть…
— Себастьян, ты поступаешь дурно! — возвестила Катаржина, должно быть, уже сроднившаяся с мыслью о нимбе. — Богуслава — пример многих добродетелей…
Близняшки кивнули.
А ненаследный князь, стиснув пальцы Евдокии, пробормотал:
— Идем, пока я не сорвался… нервы, чтоб они…
— Он стал совершенно невозможен… — донеслось в спину. — Я слышала, что они были любовниками…
Уши вспыхнули.
И щеки.
И вся Евдокия, надо полагать, от макушки до самых пяток.
— Спокойно, — не очень спокойным тоном произнес князь, к слову, тоже покраснев. А Евдокия и не знала, что он в принципе краснеть способный. — Мои сестрицы в своем репертуаре…
Он шел быстрым шагом, не выпуская Евдокииной руки. И ей пришлось подхватить юбки, которых вдруг стало как-то слишком уж много.
Слуги сторонились.
Провожали взглядами. И если так, то… сплетни пойдут…
Себастьян меж тем свернул в коридор боковой, темный и дверь открыл.
— Прошу вас, панна Евдокия…
И снова коридор.
Дверь.
И пустая комната с голыми стенами.
Темный пол. Белый потолок.
Узкие окна забраны решетками. Запах странный, тяжелый, какой бывает в нежилом помещении, то ли пыли, то ли плесени, а может, и того, и другого сразу.
Себастьян дверь прикрыл.
И засов изнутри задвинул.
Вот как это понимать? Будь Евдокия особой более мнительного складу, она всенепременно возомнила бы себе нечто в высшей степени непристойное.
…хотя куда уж непристойней-то?
Наедине.
С мужчиной… пусть родственником, но не кровным… и с его-то репутацией…
…и с собственной, Евдокии, напрочь отсутствующей.
— В заговор меня вовлечь решили? — поинтересовалась Евдокия, заставив себя успокоиться.
Лихо не поверит.
Он всегда смеялся над слухами… а уж о нем-то самом после той статьи чего только не писали…
— Почему сразу в заговор? — Себастьян одернул белый свой пиджак.
Костюм на нем сидел, следовало сказать, отменно. Вот только выглядел Себастьян несколько… взъерошенным?
И бледен нехарактерно, даже не бледен — сероват.
Щеки запали.
Скулы заострились. И нос заострился тоже, сделавшись похожим на клюв.
— А потому как в этаких помещениях только заговоры и устраивать… и еще козни плести, — Евдокия успела оглядеться.
А ведь некогда мебель была… и ковер на полу лежал, на стенах висели картины… куда подевались? А известно куда, туда, куда и большая часть ценных вещей, каковые были в этом доме.
— Козни… козни строить — дело хорошее, — Себастьян подошел к двери на цыпочках и прижал к губам палец. Наклонился.
Прислушался.
Кончик носа у него дернулся, точно Себастьян не только прислушивался, но и принюхивался.
— Вот же… любопытные… идем, — он в два шага пересек комнату, взлетел на подоконник и что-то нажал, отчего окно отворилось, вместе с кованой рамой. — Евдокиюшка… ну что ты мнешься? Можно подумать, в первый раз…
— Что в первый раз? — радость от этой встречи, а Евдокия вынуждена была признаться себе самой, что ненаследного князя она рада видеть, куда-то исчезла, сменившись глухим раздражением.
И главное, ни одного канделябра под рукой…
— Через окно лазить, — шепотом ответил Себастьян, который на подоконнике устроился вольготно и этак еще ручку протянул, приглашая присоединиться.
А главное, что отказать не выйдет.
Нет, конечно, можно потребовать… чего-нибудь этакого потребовать… скажем, дверь открыть, убраться из этой странной комнаты в иную, более подходящую для беседы.
Вот только чуяла Евдокия, что эти фокусы — неспроста. И как знать, о чем разговор пойдет. А потому вздохнула, сунула веер в подмышку и юбки подобрала.
— Отвернись, — буркнула.
— Увы, это выше моих сил!
На подоконник он Евдокию втянул, а после помог спуститься.
— Лихо так из дому сбегал… мне вот и рассказал…
— А зачем нам сбегать?
Сад.
И кусты роз, которые разрослись густо, переплелись колючими ветвями, сотворив непреодолимую стену. Во всяком случае, у Евдокии не появилось ни малейшего желания ее преодолевать. А Себастьян знай, шагал себе по узенькой дорожке, которую выискивал, верно, наугад, и заговаривать не спешил.
Остановился он у крохотного прудика, темную поверхность которого затянуло ряской.
— Может, конечно, и незачем… а может… — замолчал, вздохнул, и хвост змеей скользнул по нестриженной траве. — Евдокиюшка… друг ты мой сердешный… скажи, будь добра, что вчерашнюю ночь мой драгоценный братец провел в твоих объятьях. И желательно, что объятий этих ты не размыкала ни на секунду.
— Скажу.
— От и ладно… а на самом деле?
Вот что он за человек такой?
Почему бы ему не удовлетвориться этаким ответом?
— Что произошло?
Замялся, прикусил мизинец, но ответил:
— Убийство.
— И Лихо…
— Волкодлак в городе.
Сердце ухнуло в пятки, а может и ниже, на зеленую влажную траву, в которой виднелись голубые звездочки незабудок.
— И на Лихо подумают, — Евдокия слышала себя словно бы со стороны. Глухой некрасивый голос, встревоженный, если не сказать — изломанный.
— Подумают… но наше дело, доказать, что он не убивал… то есть, что убивал не он. А потому, Евдокия, я должен знать правду. Где он был?
— Не знаю.
— Дуся…
— Я и вправду не знаю, — как ему объяснить то, что Евдокия не могла объяснить самой себе?
Себастьян не торопит.
Стал, руки скрестил, и только кончик хвоста подергивается, аккурат, как у кошака, за воробьями следящего… нет, себя Евдокия воробьем не чувствовала, скорее уж курицей, которая погрязла во всех женских проблемах сразу…
