Полина Дашкова - Небо над бездной
— Нет, господин Хот. Он ничего не успел сказать, — ответила Соня и с трубкой в руке отправилась на кухню, за сигаретами.
— В таком случае о чем же вы беседовали так долго?
— О вас, господин Хот.
Сигарет на кухне не оказалось. Соня вышла в прихожую, перетряхнула сумку.
— Будьте любезны, подробней.
— С удовольствием. Мы говорили, что вы, господин Хот, мерзавец, самозванец, мошенник, что вы постоянно врете и у вас завышенная самооценка. — Соня бросила сумку, стала шарить по карманам куртки.
— Какая прелесть! — Хот весело рассмеялся. — Жаль, я этого не слышал.
— Все вы слышали, — устало вздохнула Соня, — вы прицепили Максу маленький микрофончик. Он не знал этого.
— Софи, вы меня радуете. Как вы догадались?
— С вашей помощью, господин Хот.
— Потому что я сказал, что не слышал? Думаете, я всегда говорю неправду?
— Уверена. Трюк со «скорой» был весьма красноречив. Фургон стоял наготове. Ваши люди хотели убедиться, что Макс не выживет, и еще — снять подслушивающее устройство.
Сигареты Соня нашла в кармане куртки. Там же лежал картонный ярлык с приколотым пакетиком.
Стало быть, господину Хоту все же не удастся получить запись разговора. Возможно, пока он об этом не знает. Его ждет сюрприз. Обнаружить и снять подслушивающее устройство, спрятанное в одежде, довольно сложно. Макс придумал отличный способ. Зашел в торговый центр и полностью переоделся во все новое.
Кроме сигарет и ярлыка Соня обнаружила в своем кармане еще кое что. Маленькую темную склянку. В трубке продолжал звучать спокойный голос Хота:
— Поздравляю и аплодирую. Стало быть, подозрения относительно бумажника были — как это? Лапшой на уши милому милиционеру? Кстати, он действительно оказался милым, отлично воспитанным, интеллигентным душкой. Я правильно подбираю слова?
Склянка была размером с перепелиное яйцо, темно-синего стекла. Металлическая крышка запаяна. Никаких наклеек, только на крышке выдавлена едва заметная латинская буква «V».
— Софи, вы слышите меня?
— Да, господин Хот.
— Я задал вопрос.
— Да.
«V» означало «Вакуум». Соня вернулась в комнату, зажгла торшер, поднесла склянку к лампе. Внутри был тонкий светлый порошок.
— Софи, в чем дело? Что происходит?
— Ничего, господин Хот. Я хочу закурить и не могу найти зажигалку.
Глава пятая
Ленину стало лучше, осмотр закончился быстро, но вождь все не отпускал профессора.
— Федора теперь часто забирает к себе Бокия, — шепотом объяснила Мария Ильинична, — Володе скучно с нами, а от товарищей он устает, так мало осталось людей, которые его не раздражают.
Сыграли партию в шахматы. Михаил Владимирович нечаянно выиграл и еще имел глупость извиниться за это. Ленина он рассмешил, зато разозлил Крупскую.
— Вы так извиняетесь, будто хотите показать, что все нарочно проигрывают Володе, потому что он вождь и потому что он болен.
— Не обращайте на нее внимания, она сегодня сердитая, — сказал Ленин, — впрочем, извиняться правда не стоило. Это получилось как-то двусмысленно и обидно.
Потом пили чай за овальным столом в овальной гостиной. Ленин вдруг заговорил о литературе, стал рассказывать о своем недавнем визите к студентам Вхутемаса.
— Я их спрашиваю, что читает молодежь, любят ли они Пушкина. Отвечают дружным хором: Пушкин устарел! Буржуй он. Представитель паразитического феодализма. Вот Маяковский наш, революционер, как поэт гораздо выше Пушкина, — Ильич захихикал, позвенел ложечкой в пустом стакане и произнес, длинно растягивая свое картавое «р»: — Дурр-рачье! Совершенно не понимаю увлечения Маяковским. Все его писания штукарство, тарабарщина, на которую наклеено слово «революция».
— Маяковский — новатор, он искренне, глубоко революционен, — вяло возразила Мария Ильинична.
— Брось, Маняша, он шут гороховый, — Ленин сморщился и махнул рукой. — Нет, я не спорю, возможно, революции нужно и штукарство. Но только пусть люди меру знают, не охальничают, не ставят шутов, даже революционных, выше буржуя Пушкина.
— Володя, но у Пушкина далеко не все идеологически безупречно, — строго заметила Крупская, — много нездоровой фантастики, мистики, вроде «Вещего Олега». Это совершенно недопустимо. А «Сказка о рыбаке и рыбке»? Что ты усмехаешься? Там внутри простенького сюжетца спрятана очень вредная мораль, она имеет мало общего с моралью коммунистической.
Ленин вздохнул, посмотрел на жену, потом на Михаила Владимировича.
— Изволите ли слышать? А ведь вроде не глупая женщина.
— Надя, что ты несешь? — встряла Мария Ильинична. — Пожалуйста, будь так добра, оставь Пушкина в покое.
— Нет, вот уж дуру из меня делать не нужно, — щеки Крупской стали медленно багроветь, — я отлично понимаю, что ребята больше интересуются рыбкой, чем моралью, но сказка запоминается на всю жизнь и позднее входит в ряд факторов, влияющих на поведение человека. Мы обязаны перевоспитывать массы. Литература должна стать молотом в великой коммунистической кузнице, в которой куется новый человек. Вы, Михаил Владимирович, не согласны со мной?
— Не согласен.
— Почему же?
— Да хотя бы потому, что куют железо, а человек живой. Если по нему бить молотом, он не перевоспитается, он просто погибнет сразу.
— Не надо передергивать, вы прекрасно понимаете, что молот — это только метафора, я говорю о педагогике.
— Пе-да-го-ог, — басом пропела Мария Ильинична и покачала головой.
— Да, представь, Маша, я педагог! Я беру на себя труд заботиться о будущем, о подрастающем поколении, о тех, кто придет нам на смену. Я считаю, что наши лучшие писатели должны создать современную сказку, до конца коммунистическую по содержанию.
— Кто ж ее читать станет, эту твою сказку-молот? — хохотнув, спросила Мария Ильинична.
— Если принять нужные меры, читать станут все, как миленькие. Ты, Маша, вместо того, чтобы язвить, принесла бы варенья. Оно уж остыло, наверное, — Крупская обиженно засопела и посмотрела на Михаила Владимировича, — у нас варенье, крыжовенное, свежее, только сегодня сварили. Я бы сама сходила, но у меня рука неверная.
— Да, Надя, к варенью тебя лучше не подпускать. В прошлый раз ты взялась разложить по банкам и весь тазик перевалила на пол, — сказала Мария Ильинична и быстро ушла в кухню.
— Маша! Ты злая! Я не виновата, что у меня тремор, — крикнула ей вслед Крупская.
Выпуклые, водянисто-серые, в розовых прожилках глаза набухли слезами. Она сидела, тяжелая, отечная, красная, то и дело оттягивала трясущимися пальцами ворот темного джемпера, он казался слишком тугим для шеи, раздутой зобом. Базедова болезнь перешла в безнадежную хроническую форму, неопасную для жизни, но мучительную для больной и для ее близких. Товарищ Крупская была обидчива, истерична, плаксива. Впрочем, только дома. При посторонних она держалась молодцом.
