Сара Зеттел - Наследие чародея
Медеан сонно заморгала, встряхнулась, подняла глаза и увидела того, кого давно мечтала увидеть.
— Аваназий! — Она, как ребенок, повисла в его объятиях, словно никогда и не слышала о приличиях и этикете.
— Медеан, — нежно пробормотал Калами, легонько проведя рукой по ее волосам.
— Мне приснился сон, Аваназий. Кошмарный сон. — Медеан игриво оттолкнула его, но ее руки по-прежнему покоились у него на плечах. Она стала рассказывать, и слезы потекли по ее щекам. — Я была старой, сумасшедшей женщиной, запертой в своем дворце. Я всего боялась — огня, Жар-птицы, своих слуг… А тебя со мною не было. Я убила тебя, Аваназий! — Она отшатнулась от него. — Я тебя убила.
— Ты не могла меня убить, — сказал он, накрывая ее руки своими ладонями. — Зачем? Я бы сам отдал свою жизнь за тебя. Ты ведь знаешь.
— Знаю. — Она кивнула, но плакать не перестала. — Но я бы никогда об этом не попросила…
Калами взял Медеан за подбородок, чтобы она взглянула Аваназию в глаза:
— Кто знает, возможно, тебе придется это сделать. Ведь ты императрица.
Теперь уже она оттолкнула его по-настоящему, отвернулась и стала смотреть на долину, что лежала внизу, под холмом. Калами узнал это место — здесь была заключена в клетку Жар-птица. Здесь Медеан в последний раз говорила с Аваназием. Здесь должно быть принято решение.
— Я не хочу быть императрицей! Пусть ею будет кто-нибудь другой. Освободи меня от этого.
— Ты действительно этого хочешь, Медеан? — спросил он, подходя ближе.
— Да! — Она резко обернулась к нему. — Всем сердцем. Если не буду императрицей, никто не будет меня обманывать, никто не станет добиваться моей любви ложью. Я буду просто собой, и мне уже не придется жалеть о том, что я появилась на свет.
Калами (в облике Аваназия) покачал головой:
— Я и не знал, что ты так глубоко это чувствуешь.
Она недоуменно на него уставилась:
— Как ты мог этого не знать?! Разве я когда-нибудь говорила что-то другое?
Он пожал плечами:
— Я думал, это просто легкомыслие юности. У всех бывают такие моменты, когда хочется быть кем-то другим.
Медеан стала спускаться вниз по травянистому склону. Ее золотые волосы поблескивали в лучах солнца.
— Мне лгут, и лгут, и лгут — а все из-за того, кто я, — сообщила юная Медеан зеленой долине. — Вокруг меня одно притворство, потому что я — дочь своего отца. Мной играют, словно пешкой, словно куклой, которая умеет лишь открывать и закрывать глаза. Как же я могу не желать быть кем-то другим?
Калами склонил голову:
— Я могу освободить тебя, Медеан.
— Да? — Она мгновенно обернулась, вся — внимание.
— Да. — Заложив руки за спину, он шагнул к ней. — Это не просто, но возможно.
— Как? — спросила Медеан.
— Думаю, ты знаешь.
Она недоуменно покачала головой — так наивно, по-детски…
— Тогда я скажу тебе. — Калами взял ее за руки. Они еще были гладкими и мягкими. Мозоли и шрамы появятся гораздо позже, вместе с годами хранения власти и тайн. — Вместе с Жар-птицей ты посадила в клетку и саму себя. Самая глубинная часть твоей души связана с этим заклятьем, ты неотделима от него.
Медленно, с неохотой Медеан отняла руки.
— Но я не могу освободить Жар-птицу. Она сожжет Изавальту.
— Да, ты не можешь ее освободить. — Калами улыбнулся улыбкой Аваназия. — Но ты можешь отдать ее мне.
— И ты возьмешь ее? — прошептала Медеан, словно боялась, что слишком громкое слово может спугнуть такое счастье.
Калами поклонился и торжественно произнес:
— Да, Медеан. Расскажи мне, как хранить клетку, и я заберу ее. Ты больше не будешь императрицей. И птица, и государство будут в надежных руках, а ты будешь свободна.
Калами протянул ей руку, руку Аваназия. Как все просто! Предмет мечтаний Медеан, единственный человек, которому она верила, и ее собственные страхи — все сошлось здесь, где она беззащитна. Наконец-то она в его власти, наконец-то!
Но не успел Калами дотронуться до Медеан, как она попятилась:
— Так нельзя.
— Можно. И ты это знаешь. Ну же, Медеан. — Калами снова придвинулся ближе, протянул к ней руку и стал убеждать ее мягким, но настойчивым голосом Аваназия. — Если ты действительно этого хочешь — позволь мне снять с тебя непосильное бремя. Ты ведь всегда этого хотела! Так соглашайся скорей.
— Я буду свободна, — зачарованно протянула Медеан и стиснула его руку. — Я все-таки буду свободна.
Но как только Калами почувствовал прикосновение ее чистой, свежей ладони, он понял: что-то не так. Он уже не был Аваназием. Он был мальчишкой, восьмилетним ребенком, с ужасом глядящим в лицо отца — мрачного, морщинистого человека, сгорбленного тяжелой работой.
— Вздумал надуть меня? — заревел отец, хватая его за шиворот. — Думал, я не дознаюсь!
— Нет, папа… — Ему было больно. Сейчас его будут бить, и будет еще больнее…
— А я-то еще тебя защищал! Хотел сделать из тебя порядочного человека! Но нет, тебе этого мало! Тебе подавай великое прошлое. Совсем уже свихнулся с этим прошлым да со своей местью.
— Папочка, ну пожалуйста, я должен! — кричал Вэлин. Отец узнал о ночных уроках в сараях и закоулках. Он узнал про гороскоп, кости, кровь и маленький барабан. — Они нас убивали! Они сотрут даже память о том, какими мы были! Этого нельзя допустить! Мы же были великими! Они нас боялись!
— А кого ты сейчас боишься, гаденыш? — Отец рывком притянул его к себе, и Вэлин почувствовал запах его дыхания. Отец ухватил его голову и вывернул так, чтобы Вэлин глядел ему прямо в глаза. — Кого?
Нет, нет, нет!.. Отец мертв, давно мертв, и его прах развеян над морем, как и положено, хотя он и просил, чтобы его похоронили по изавальтскому обычаю. Вэлин уже не мальчик, он мужчина, и перед ним…
Перед ним — старая, сморщенная женщина с посиневшими от холода руками. И там, где она держит его, там, где он держит ее — сплошной холод.
— Вот мы и узнали друг друга, лорд-чародей, — сказала императрица, вцепившись когтистыми пальцами ему в затылок. — Правда, теперь уже слишком поздно.
Калами сбросил ее руку:
— Пока мы дышим, еще не поздно, и ты еще отдашь то, что мне нужно.
— Нет, — испугалась она.
— Да! — он схватил ее за руку, и снова все изменилось.
Бриджит, Ананда, Сакра и восемь стражников во главе с капитаном Чадеком ворвались в покои императрицы. Огромные, холодные комнаты все до одной были пусты, только старая фрейлина, сцепив пальцы, сидела на диване, невидящими глазами уставившись в пол, туда, где валялся серебряный поднос с опрокинутым кувшином, хлебом и мягким сыром, плававшим в лужице густого красного вина.
Сакра не медля бросился к двери в сокровищницу, а Ананда тем временем занялась фрейлиной.
