Джулия Джонс - Крепость Серого Льда
Тем не менее все здесь принадлежит ему, и он должен удержать это, если не хочет сделать посмешищем всю свою жизнь. Он отдал половину своей души за этот дом, и если он его потеряет, утраченная половина уже не вернется к нему.
После ночного землетрясения со стен и потолков осыпалось много пыли. Она тучами вздымалась в воздух, потревоженная их шагами. Вайло тяготила еще одна дума: отчего заколебалась земля? Ему вспомнилось одно лето из его прошлой жизни, когда они с Окишем Быком строили стену. Гуллит за какую-то провинность отправил их обоих к Гамберу Хенчу, чтобы тот на месяц загрузил их работой. Гамбер, хоть и старый уже, оставался лучшим в клане каменщиком и научил их многим полезным вещам. От него Вайло узнал, что стену без раствора нельзя класть быстро: камни должны осесть. И с землей, по которой они ходят, дело обстоит точно так же, говорил Гамбер: она еще не устоялась. С тех пор Вайло при самых легких подземных толчках вспоминал Гамбера Хенча и говорил себе, что бояться нечего. Но то, что произошло прошлой ночью, напоминало не оседание, а нечто обратное ему — и Вайло был неспокоен.
Но что же он мог с этим поделать? Он не Каменный Бог, а всего лишь вождь.
До конюшни он дошел в омраченном настроении, и ему стоило труда скрыть это от своих людей. Впрочем, все по порядку.
— Сколько лошадей осталось в стойлах?
Конюшенный мастер отправился на юг, но один из конюхов, молодой парень, уже переводил оставшихся лошадей поближе к входу.
— Пенго велел вывести всех, — торопливо пояснил он, — да мастер не позволил.
Вайло оценил эту своего рода преданность, хотя мастер и бросил его.
— И сколько же он нам оставил?
— Три дюжины, не считая пони.
О боги.
— Собачий Конь тоже остался, — добавил конюх, увидев лицо вождя.
Еще бы — кому же охота получить копытом промеж ног? Перехватив взгляд конюха, где беспокойство смешивалось с надеждой, Вайло сделал над собой усилие.
— Ты молодчина. Смотри же, ухаживай за ними как следует. И оседлай для Глена его коня.
Парень пошел за конем, а Вайло сказал Глену Карво:
— Поскачешь к Дхунской Стене, где стоит Клафф Сухая Корка со ста восьмьюдесятью людьми. И скажешь, что они нужны нам здесь.
Через четверть часа Глен уехал — единственный человек, кто в тот день отправился из Дхуна на север. Вайло знал, что до его возвращения придется ждать долгих восемь дней.
42
ВЕЛИКАЯ ГЛУШЬ
Промерзшая земля оттаяла на полфута под лучами маленького белого солнца. Оттиски копыт пони тут же наполнялись водой. Черные мухи тучами кружили над тундрой, и есть им, насколько видел Райф, было нечего, кроме него и его лошади.
По его прикидке, он находился сейчас на пустошах к северо-востоку от Черного Града. Унылое место, все в холмах и рытвинах, с растительностью не более живой, чем высохшие кости. Вдоль лосиной тропы — пучки ползучей ивы, колючей травы и горячкина корня. Каждый камень на пути оброс лишайником или солью, а некоторые хрустят под копытами, словно мел.
Ноги у лошади так и не зажили после оползня. Лошадка держалась стойко, но Райф видел, что ступает она не совсем уверенно, и догадывался, что ей больно. Ела она, что попадалось — колючки, траву, иногда щавель и полынь, за ночь прораставшие по краям проталин — и с водой тоже не привередничала. Райф понимал теперь, за что Увечные так ценят своих пони. Клановый конь к этому времени уже показал бы весь свой норов.
Райф чувствовал, что они близятся к краю, к началу Великой Глуши. Ни один кланник не забирался еще так далеко на север — ведь возврата оттуда нет. Райф искал в себе этот страх, то и дело натыкаясь на омертвевшие места своей души. Он по-прежнему боялся многих вещей, но только не Глуши.
Есть кое-что пострашнее, чем пропасть в великой белой пустоте, — и Райф Севранс может назвать это кое-что по имени.
Он растягивал губы, но это не было улыбкой, ведь улыбка не причиняет боли. Высохшая кожа на лице покрылась зимней чешуей, костяшки, порезанные мечом Битти, саднили. Порез, тоже высыхая, заворачивался по краям и напоминал теперь дубовый лист. Он не гноился — клинок, принадлежавший Битти, был, разумеется, чистым.
Битти сражался честно — а Райф?
Ему очень бы хотелось ответить «да», но память изменяла ему. Что пронзило сердце Битти — магия или ловко направленный меч? Пожалуй, ему никогда не решить этой задачи. Никогда он не сможет вернуться назад и вспомнить все досконально. Да и негоже использовать память о Битти, чтобы снять часть вины с себя — не настолько низко он еще пал.
«Скажи это Черному Граду», — произнес резкий голос внутри, и стыд ожег Райфа, несмотря на холод. Сколько дней уже прошло после набега — три, четыре? Вестник на быстром коне, не тратящий много времени на сон, мог уже доскакать до круглого дома, и эта мысль была для Райфа невыносима.
Как это сказал Слышащий? «Наращивай себе плечи, кланник». И Райф наращивал, но, видимо, недостаточно успешно. Стоило ему представить себе лицо Дрея при словах «твой брат стал Увечным», как в сердце вонзался нож. Никаких оправданий на этот раз быть уже не может. Райф Севранс убил своих сокланников, совершив тягчайшее из всех преступлений.
Райф направил пони вверх, на усеянное камнями взгорье. На ходу он почесывал лошадку за ушами. Мухи до крови искусали шею и ей, и ему. Хоть бы ветер поднялся и сдул эту нечисть — Райф желал этого не столько ради себя, сколько ради лошади.
Была середина дня, и вверху простиралось бледное, но ясное небо. С вершины холма Райф увидел перед собой целое море, из которого торчала трава. Верхний слой почвы оттаял, и вода стояла поверх не пропускающей ее мерзлоты. Райф скривился и послал пони вброд.
Он чуть не оставил лошадку на руднике. Расставшись с Мертворожденным и выбравшись из Черной Ямы, он думал только о том, чтобы уйти подальше. Что-то он сознавал, что-то нет. Он знал, к примеру, что вынес с собой наверх меч, лук и Искательницу Кладов. Больше он ни о чем не заботился, но в итоге взял и лошадь, и еды на дорогу — благодаря Фоме.
«Мор Дракка, — окликнул тот его из темноты у озера. — Нельзя уходить во тьму вот так, без всего».
Было в его голосе нечто, остановившее Райфа, полного решимости не останавливаться. Райф и сейчас покрывался гусиной кожей, вспоминая этот голос, который будто вцепился в него.
Глаза чужестранца горели странным огнем, и один глаз кровоточил. Туман уже разошелся, ночь стала ясной, ветер чертил на воде змеиные следы. «Возьми лошадь, — сказал Фома и подвел к Райфу его пони. — Путь на север труден».
Райф ни о чем его не расспрашивал. Могло ли его испугать той полной ужасов ночью, что Фома знает, куда лежит его путь? Только теперь Райф понял, что в этом-то и заключалось самое ужасное. Фома навьючил на пони запас воды, одеяла, огниво, жир для смазки копыт, четверть политого маслом овса и то, что он сберег из собственного провианта за последние две недели. Сыр ватага доела еще во время бури, но Фома снабдил Райфа и сыром. Мед у них вышел на пятый день, но в котомке отыскался кожаный мешочек с медом. Отыскались лепешки на сале, фазаньи яйца и даже жареные каштаны — все, что Увечные слопали первым делом, оставляя на потом сухари и вяленое мясо. Был один человек, который смотрел вперед и знал, что все это понадобится Райфу.
