Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007
— Не о том думаешь, о чем надобно, малой.
— А ты мне не указ — о чем думать! — огрызнулся я. — И хватит меня малым величать! Я-то думал, ты меня Лютом назвал?
Он глянул на меня — и расхохотался.
— И верно! Вижу, что не ошибся тебе с именем. Ладно, Лют. Думай о чем пожелаешь, я тебе тут и впрямь не указ. Да только ответа не требуй.
Я прикусил губу. И чего ему от меня надо? Шел бы себе… Знает ведь, что все равно буду спрашивать.
— Скажи хоть, что с детворой сделал.
Детских голосов и плача я уже несколько часов не слышал. Когда меня п&тащили привязывать к мачте, их погнали куда-то вниз. И сердце мне щемило за них, особенно за малыша Дарко и гордую Счастливу…
— Что, — сказал кнеж, помолчав, — думаешь, раз ты старший, значит, теперь в ответе за них?
Тут я растерялся. Прямо такого я не думал, но теперь, когда он сказал, — призадумался. Выходило, что так. Не знаю, жив ли Береста и другие отцы, а только на этом корабле из устьевцев я и впрямь — старший. Хотя толку ли с меня, пока тут вишу? А и снимут — что дальше?
— Не тронь их, — сказал я вслух: только это и придумалось сказать. — Если тронешь, я… я помирать стану, а тебя с собой заберу.
Не ответил ничего на это Среблян, даже смеяться не стал. Только снова поглядел пристально и как будто довольно.
— Хорошо ты тогда сказал, — заметил вдруг не к слову. — Что кнеж ответ должен держать за своих людей. Я не кнеж, нов твоем народе таких, как я, действительно зовут кнежами. И я знаю, что мой человек убил твою мать. Когда станешь готовым к схватке со мной, я не буду отказываться.
Будь на месте Сребляна Могута, я бы точно решил, что глумится. Но этот… даром что в плен забрал и к мачте велел привязать — а не убил, позволил драться с Могутой и напоил вот теперь…
Потому я сказал только:
— Хорошо.
И Среблян улыбнулся вдруг, светло и радостно почти. Ветер налетел, взметнул его белые волосы.
— А за младших своих не бойся, Лют. Зла от нас никому из них не будет, слово тебе даю.
— И за Счастливу даешь? — не удержался я.
Он поднял брови.
— Счастлива? Кто это? — И тут же понял кто, по тому, как я покраснел. Но смеяться опять не стал, кивнул серьезно: — И за нее.
Не то чтоб мне очень в его обещания верилось — а только с чего бы ему мне врать? Или, может, у него понятия о зле были не схожи с моими?
— Лукавишь ты, кнеж, — сказал я, отворачиваясь. — В рабстве ничего, окромя зла, нету.
— Нету, — согласился он. — Только с чего ты взял, Лют, что я вас в рабство везу? Рабы — они вон там.
Он повернулся, выбросил руку вперед, и я вдруг увидел, как велика она, как крепка. Вспомнилось, как он схватил меня за плечи и поставил на ноги. И еще как сказал, что ранен и оттого остерегается со мной биться. Глумился все-таки…
Я проследил взглядом направление, которое он указывал, и увидел крутобокий корабль с черным парусом, вынырнувший из тумана совсем неподалеку от нас — так близко, что я смог разглядеть людей, снующих по палубе. На миг почудилось — мелькнула средь них огнегривая голова Ольхи, отца Дарко и малышей…
И вдруг стало мне страшно. Вот взаправду грудь словно железом сдавило — и не выдохнуть, и не вдохнуть, только сердце колотится о ребра так, будто на волю рвется.
Кто они — нероды эти?
Среблян в последний раз посмотрел на меня, опустил руку и молча ушел.
С мачты меня сняли к полуночи. Развязали, дали полежать чуток на палубе, принесли поесть и попить. Я так ослаб за день, что драться уже не мог. Вспомнив слова Сребляна («Горд будь, да не глуп»), поел — силы по-любому не повредят. Едва закончил и стал вставать, схватили меня снова и опять потащили — на сей раз вниз, под палубу. Было там несколько запертых трюмов, из которых доносился шепот и плач. Я рванулся туда, но мне не позволили, проволокли мимо, бросили в тесную каморку, где встать нельзя, чтоб не треснуться макушкой о потолок. Пол был кривой, уходивший вниз углом. Туда-то меня и кинули, а после заковали в цепи, вделанные в стены. Окошек в каморке не было, щели меж досками оказались накрепко засмолены, так что я и не знал, день стоит или ночь. Изредка ко мне приходил матрос, приносил воды и прогорклой каши, отдавал все и уходил. Корабль качался на волнах, когда лениво, когда бешено, а я сидел в темноте один, изнывая от безделья, тревоги и дурноты. Иногда прикладывал ухо к дощатой стенке, но ничего не слышал. Тут-то и вспомнилось, как у нас сказывали: попался неродам — так вены грызи. Да только как грызть, когда они суровым железом схвачены?.. А если правду сказать — страх брал. Не знаю, сколько дней так прошло, я им счет потерял, да и как тут считать?
А потом судно встало, нероды спустились вниз, сняли с меня оковы и вывели наверх, и тогда увидел я остров Сапхан.
2Сапхан по-нашенски означает «Черная гора». Слыхали мы про нее, гору эту, от фарийских купцов, ладных сказки сказывать: стоит, дескать, посреди северного моря гора, от дна морского до самых небес, и черна она так, что солнечный свет затемняет, а темная ночь рядом с нею ясным днем кажется. И кругом горы этой — семь пядей плодородной земли и семь пядей ровной, и стоит там Салхан-град, обиталище неродов, а кругом — все одни суровые скалы, непроходимые, ни трави-ночки на них, ни кустика, и даже гадам подколодным там житья нет. А под Черной горой, сказывали, лежат клады несметные, приходи — бери, оттого нет к северу от земли Бертанской места богаче Салхан-острова.
Ну что сказать — врали, конечно. Хотя и не во всем.
Гора и впрямь стояла, да не столь уж она была высока и черна — гранит как гранит. Берег был вроде и неприступен, а все ж далеко ему до наших устьевских порогов. Плодородной земли и впрямь мало — с моря было видать узенькую полоску полей, колосящихся пшеницей. А вот от Салхан-града, как увидал я его еще с палубы, и впрямь дыхание перехватило — тянулся он, казалось, по всему берегу и еще дальше вглубь острова уходил, и ни конца ему не виднелось, ни края! Пристань у берега была велика, камнем вымощена, грозной островерхой башней венчана — никто не подойдет к Салхану незамеченным, никому с него незамеченным не уйти.
Оно, может, было и не так страшно, как фарийцы баяли, а все одно как вошел корабль неродовский в гавань — меня холодом обдало. И чудилось, будто холод этот идет не из нутра моего, а извне, от черных этих камней, от каменных стен.
Нероды спустили на воду лодки и погребли к берегу. Я видел теперь, что не ошибся давеча, верно сосчитал: кораблей было шесть, и, вшестером стоя на якоре, не толклись они в гавани — вот как велика она была. Я посмотрел на берег, чувствуя разом и облегчение, и тревогу. Радо было думать, что перестанет меня наконец качать, кончится дурнота, ступлю на твердую землю. Только вот не лучше ли сгинуть, чем ходить по такой земле?
