Сборник - Городская фэнтези – 2008
Собака кашляла. Ей точно вставили в пасть зажженную сигарету, и она теперь дымила, как завзятый курильщик, как гейзер, извергающий фонтаны горячей воды и пара. Псина с трудом держалась на подгибающихся лапах, тело ее содрогалось, сквозь впалую грудь отчетливо выпирали ребра, а в слезящихся глазах проступали тоска и обреченность.
Народ на остановке с подозрением и беспокойством косился на малахольную дворнягу, окутанную туманными клубами. «Может, ветслужбу вызвать? ‑ неуверенно предположил седобородый мужчина в очках с толстыми линзами. ‑ Вдруг зараза какая? Никто номер не подскажет?» Присутствующие вяло откликнулись: нет, мол, сами не припомним. Звони ноль‑два, посоветовал кто‑то, пусть менты разбираются. Или это, ноль‑один лучше, пожарники ‑ они вроде как эмчеэсниками стали. Менты пошлют, да и все, возразил бородач. А пожарники уж вообще…
Тут к остановке подъехал очередной автобус, за ним еще один ‑ толпа ломанулась к дверям. Дворник сосредоточенно пихал мусор в мешок, поеживаясь от дуновений не по‑сентябрьски студеного ветра. Марево возле базарчика рассеивалось; барбос куда‑то запропал ‑ в толкотне и суматохе, когда люди штурмовали переполненные маршрутки, дворник упустил его из виду, поэтому не смог бы поручиться: оклемалась шавка и умотала по своим собачьим делам или уползла‑заныкалась в узкий проход между ларьками и там благополучно издохла.
Приказ об эвакуации настиг Ксению Стрельцову в кафе «Эспрессо», что напротив «Аки‑банка». Она как раз зашла сюда с подружкой Людой перекусить и выпить чашечку кофе ‑ многие сотрудники ее отдела обедали здесь: собственной столовой в фирме, где работала Ксюша, не имелось. Присев за столик, девушка достала зеркальце, легким движением поправила растрепавшуюся прическу и убрала зеркало в сумочку. Люда в это время заняла очередь.
Томный голосок ведущей «Европы‑плюс», которая пространно рассуждала об искусстве составления букетов, был оборван надсадным воем сирен. Радио захрипело, закашлялось, и мужской бас, грубый и прокуренный, заявил: «В городе объявлено чрезвычайное положение. События, произошедшие час назад в десятом микрорайоне и ошибочно принятые за крупный пожар с выбросом ядовитых веществ на заводе «Химфармпрепараты»…»
Бармен нервно переключил несколько каналов: все радиостанции крутили раз за разом одно и то же.
‑ Облако тумана распространяется в южном и восточном направлениях со скоростью до километра в минуту. Срочно покиньте захваченную зону, двигайтесь перпендикулярно к направлению…
Пронзительно закричал мальчишка лет десяти за крайним столиком: он тыкал пальцем в окно, лицо его исказилось в испуге. Люди в кафе повскакивали, опрокидывая столы и стулья, загомонили, кинулись к выходу. Снаружи клубилась белая с серым дымка, и темные фигуры растворялись в ней, как кусочки сахара в горячем чае. Туман возник ниоткуда. Сразу. Точно был здесь всегда.
‑ Отключите свет, газ, воду. Возьмите документы, деньги, продукты, воду, медикаменты. Предупредите соседей, окажите помощь больным и престарелым. Сбор на эвакопунктах Северного и Западного районов, вывоз из которых будет осуществляться железнодорожным и автомобильным транспортом. Также будут организованы пешие колонны. Сам туман, предположительно, не опасен, угрозу представляют неизвестные формы жизни, обнаруженные…
Ксюша растерянно вглядывалась в стелющуюся за окнами мглу. За спиной шумно дышала Люда.
‑ Там… ‑ Она всхлипнула. ‑ Там…
‑ …повторяю: враждебные человеку формы… Ксюша не видела, что ‑ там. Но ей было страшно,
страшно до оглушительно звонкой, вибрирующей пустоты в голове, ватных, негнущихся ног и противного, вяжущего привкуса во рту.
‑ Пойдем! ‑ истерически взвизгнула Люда. ‑ Пойдем, ради бога, пока они не пришли и…
Кто «они»? ‑ хотела спросить Ксюша, а ноги уже несли ее вперед.
«…лено чрезвычайное положение! ‑ гремело в динамиках, когда девушки выбегали из здания навстречу бурлящей толпе, мгновенно образовавшимся пробкам и гибели привычно‑обыденного. ‑ Соблюдайте спокойствие и порядок. При невозможности эвакуации…»
Девушки двигались в непроницаемой для света, ощутимо вязкой мути, как в киселе, как в дурном сне, нескончаемом кошмаре, когда хочется проснуться, когда за то, чтобы проснуться, можно отдать полжизни, но сил не хватает, хуже ‑ их совершенно нет, силы давно иссякли, последний отчаянный рывок забрал эти крошечные остатки сил, но вместо того, чтобы вывести из кошмара, погрузил в новый, еще более отвратительный, в котором наконец‑то появились… они. Да! пусть! наконец‑то. Ты устала бояться, устала шарахаться от каждого встречного, где они, неизвестные и враждебные формы? Где враг?!
И они появились. Медлительные, размыто‑кисейные, похожие на медуз, на рыб, вообще ни на что не похожие. Они плавно кружили над ополоумевшей, невменяемой от ужаса толпой и неторопливо, разборчиво выхватывали то одну, то другую жертву…
После те, кто выжил, рассказывали о ртутно блестящих, переползающих с места на место лужах ‑ пластунах; о пепельных сгустках, напоминающих воздушные шары; о тихом шорохе разворачивающегося и скользящего со змеиной грацией «серпантина». Тем, кто выжил, катастрофически не хватало слов, и они называли все эти ленты, и сгустки, и шары первым, что приходило в голову. Ведь как‑то нужно было их называть. Все это было после, а тогда… никто не ощущал ничего, кроме страха.
Туман наползал на город, окутывал, оплетал жуткой сетью, его рыхлые молочные пласты погребали под собой людей, машины, улицы. В вышине белесая дымка истончалась, и крыши домов сливались с серой известкой неба. В навалившейся в одночасье мгле мелькали бледные чужеродные тени. Городом владела паника.
Я никогда не брошу тебя, сказал он давным‑давно, в прошлой, досентябрьской жизни. Даже если умру.
«Даже если умру», ‑ пишешь ты на невидимом стекле. Оно давит, давит со всех сторон, если писать ‑ становится не так тяжело, и кажется, что давление слабеет, исчезает.
«Коля…» ‑ палец скользит по твердой, слегка упругой поверхности.
«Коля…»
Ты ‑ мушка в янтаре, в доисторическом янтаре. Прекрасно сохранившийся осколок эпохи. Время бежит тебя, и твой удел ‑ ждать, ждать, ждать, пока однажды…
«Ты прекрасна, возлюбленная моя», ‑ говорил он, смеясь.
«Песнь песней?» ‑ узнавала ты.
«Как лента алая губы твои, ‑ продолжал он. ‑ Глаза твои голубиные под кудрями твоими».
И ты счастливо жмурилась, думая: еще, говори еще, не останавливайся, пожалуйста, мне так приятно слышать это.