Сергей Кусков - В тени пророчества
Эльвира объясняла им, доказывала, плакала, но они как будто не слышали. Главным был этот лысый, он с самого начала смотрел на нее таким ненавистным и похотливым взглядом, что хотелось убежать. Мысли путались. Стены и потолок подземелий, сырость и вонь тоже давили на нее, но она держалась.
Ее обвиняли в колдовстве. Будто бы она заколдовала на виду у всех того отморозка, Жака Моро. Даже показывали кучу бумаг, где разные люди свидетельствовали в этом. А еще, будто она околдовывала клиентов, пользуясь их беспечностью и опьянением.
После допроса не отпустили, а отвели в грязную и вонючую камеру. Там она, чтоб не запачкаться, села на краешек полки, служившей узникам кроватью, и долго-долго ревела.
Так прошел день. Вечером ее вывели из камеры и вновь повели вниз, в казематы.
Но теперь ее не просто допрашивали, а скрутили и привязали к дыбе. Она рыдала, умоляла, сопротивлялась, но ничего не могла поделать с дюжими подмастерьями заплечных дел мастера. Ее новое платье порвали в лохмотья двумя профессиональными рывками, а затем ударили кнутом. Боль пронзила до костей. Потом вновь начались бессмысленные вопросы
— Имя…
— Отец…
— Мать…
— Как давно ты проживаешь…
— Сколько людей ты околдовала, работая…
— Каким способом творила грязное…
— Сколько людей знает…
— Зачем наслала мор на…
— Кто обучал тебя черным…
— Где и когда ты продала душу…
— Кто был твоим посредником с…
И так далее. И так до бесконечности. Когда она начинала исступленно кричать о невиновности, ее снова били кнутом. Когда она теряла сознание от боли, ее окатывали холодной водой, и безумный допрос продолжался…
…Кнут просвистел и ударил снова. Снова адская боль обожгла кожу, пронзила кости и мясо, стрельнула через всю спину. Девочка дернулась, издав дикий крик. На голой спине осталась еще одна кроваво-красная полоса.
— Слабенькая она. Этьен в полсилы бьет. — Наклонившись к отцу Жану, прошептал человек, сидящий справа.
— Значит быстро расколется. — Также тихо заметил сидящий слева. — У нас тут ого-го какие говорить начинали! Не чета какой-то соплячке.
— Вначале сделайте работу, а потом хвалитесь! — осклабился лысый и махнул и рукой. Служка в маске с прорезями для глаз опустил кнут.
— Сознаешься ли ты, Эльвира, в содеянном?
— НЕЕЕЕТ! Я НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЛА!!! — кричала рыжеволосая. Лысый кивнул. Кнут поднялся снова. Эльвира потеряла сознание.
Очнулась на грязном холодном каменном полу камеры. Спина горела. От нового платья почти ничего не осталось. Она на четвереньках доползла до полки и присела. Болело все тело. Спина же вообще представляла собой одну сплошную большую рану. Лоб горел. Сознание мутилось. А еще жутко хотелось пить.
Двигаться было совершенно невозможно, любое движение вызывало адские муки. Она снова тихонько заплакала.
За что? Что она сделала? Она же не виновата! Ведь любой человек в этом городе может подтвердить, что она и мухи в своей жизни не обидела!
Девочка сползла на пол, сложила руки и принялась горячо молиться, прося Господа заступничества и помощи. Помощи вытерпеть эти испытания, вразумить святых отцов, что она невиновна, чтоб они увидели, поверили и отпустили домой. Потому что еще одного такого допроса она может не выдержать.
Молитву прервал скрип открываемой двери. Вошло четыре человека, у троих из них были факелы. Это были два стражника, тот самый лысый священник, и еще один господин, сильный и высокий, одетый в белоснежную рубаху и дорогой камзол. На его боку висела шпага.
Стражники, опасливо переглядываясь, вставили факелы в специальные разъемы на стенах. Третий факел остался у священника.
Дворянин подошел к девочке и внимательно посмотрел в ее любопытные заплаканные глаза. Потом, не поворачиваясь, обратился к спутникам:
— Оставьте нас.
Стражники тут же поспешили выполнить приказ. Священник остался.
— Отец Жан, я попросил бы удалиться и вас.
Сказано это было ледяным тоном, не терпящим возражений. Ого! Этот человек приказывает инквизитору?
Доминиканец немного помялся, затем, нехотя, всячески демонстрируя свое несогласие, удалился.
— Здравствуй, Эльвира Лано. — Незнакомец стал прохаживаться взад-вперед по камере. Девочка напряженно смотрела на него. Чувствовала, сейчас решалась ее судьба.
— Больно?
Она непонимающе на него уставилась.
— Я говорю, тебе больно? Спине?
Кивнула. Незнакомец вытащил из кармана маленький пузырек с зеленоватой в свете висящих факелов жидкостью.
— Это поможет на время унять боль. Выпей. — Лицо его осталось непроницаемо.
— Кто вы?
Дворянин усмехнулся.
— Можешь называть меня милорд. Милорд Гордон.
— Милорд Гордон… — задумчиво потянула узница.
— Как ты можешь догадаться, я здесь не просто так. Хочу предложить тебе сделку. Дело в том, что ты можешь сделать нечто, нужное мне. Я же могу сделать нечто, нужное тебе. Видишь, мы в равном положении, хоть ты сидишь в камере в лохмотьях, а я на свободе и при шпаге. — Он улыбнулся. От этой хищной улыбки у девочки мороз пошел по коже.
— Ты заметила, кто здесь главный? — он кивнул рукой себе за спину, на то место, где стоял толстый священник.
— Заметила. Вы приказываете святой инквизиции.
— Это так. Святейший престол наделил меня такой властью. Поэтому в этом городе, в этом соборе приказываю я. И если ты дашь то, что мне нужно, тебя выпустят на свободу по одному лишь моему жесту. Если же не договоримся, боюсь, я уйду, а ты останешься.
— Но я не виновна! — закричала Эльвира. Незнакомец бросил пренебрежительный взгляд.
— Мне это безразлично.
— ???…
— Я отпущу тебя, даже если ты виновна. И ни одна живая душа не посмеет тебя тронуть.
— Я не…
Девочка сбилась, не зная, что сказать. Незнакомец же продолжил ходьбу взад-вперед по камере.
— Меня интересует информация. Информация о твоем… О человеке, в доме которого ты живешь и называешь дядей.
Любопытно. Человек, приказывающий инквизиции, интересуется дядей? Птица такого полета простым трактирщиком?
— Что именно вас интересует?
— Имена. Тех, кто прибывал к этому человеку, откуда они были, как выглядели. О чем говорили с дядей. Всё.
— У нас много клиентов…
— Ты прекрасно понимаешь, о каких гостях я говорю.
Да, Эльвира понимала. Дядя всегда жил второй, тайной жизнью. Чем он занимался на самом деле, никто не знал. Только Фердинанд. Но конюх, необщительный в жизни, тем более не распространялся о дядиных поручениях. А когда она начала расспрашивать Маргариту, та мягко намекнула, что ей это знать не только не обязательно, но и вредно для здоровья…
