Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир
– Ну, довольно разговоров, – махнул рукой Кащей небрежно. – А то от слов помрешь, а не от моей руки.
Ушкуй с готовностью поднялся, посмотрел прицельно. Буслай вскипел, ярость заклокотала в черепе, как в котле, вот-вот крышку сорвет.
– Ну ты и гад!
– А ты дурак! – огрызнулся Кащей обиженно. – Принес коготь, а взамен ничего не получишь. Нуб паршивый! – ругнулся на зауми.
Буслай хотел кинуться на костлявую сволочь, смять, растоптать – хотя бы попытаться! Лют пошатнулся, без поддержки свалится, как подрубленное дерево, глаза помутнели, прояснились на краткий миг, но вновь заволоклись пеленой смерти.
Кащей поднялся, ларчик бережно положил на сиденье, на лезвии спаты заплясали огоньки светильников. Ушкуй довольно заорал, дурашливо подкрадываясь, словно к мышке, весело топорщил усы.
Лют всмотрелся в темные глаза нелюди, на миг взяла досада, но всплыло прекрасное лицо, на ресницах задрожали слезы, дыра в груди болезненно сжалась. «Пусть, – подумал Лют устало, – один удар прекратит мучения».
Кащей вгляделся в обезображенное лицо, нахмурился. Ушкуй приготовился прыгнуть на Буслая, но строгий окрик удержал. Кот глянул недоуменно и, рассерженно шипя, отошел. Дивий схватил за загривок, без труда оторвал от пола животное размером с пардуса, глянул в лукавые зеленые глаза, сказал жестко:
– Вдругоряд исполняй беспрекословно.
– Понял, хозяин, – мявкнул кот обиженно.
Взгляд Кащея уткнулся в Люта, в голове витязя с противным холодком закопошились наглые пальцы, бесцеремонно перетряхивая каждую складку. Лют застонал, показалось кощунством дать нелюди коснуться дивного облика, воспротивился отчаянно.
– Не смей ее трогать! – рявкнул из последних сил.
Буслай покосился удивленно, оглядел палату в поисках женщины, лоб взбугрился складками. Кащей перестал рыться в голове витязя, в глазах мелькнуло сочувствие, тоска и боль. Аспид-змей заполз на шею, Ушкуй раздраженно заурчал, хвост захлестал по воздуху, из глаз посыпались искры. Понял: драки не будет.
Кащей сказал Люту сочувственно:
– И ты попал в колдовские сети.
Лют улыбнулся, движение губ отдалось болью.
– Пусть сети, но ничего прекрасней нет. Но не видать мне ее, как ушей, – закончил он горестно.
Кащей грустно покивал. Ошалевший от такого разговора, Буслай с изумлением увидел в темных провалах глаз слезы.
– Она отказала тебе? – спросил Лют участливо.
Дивий кивнул, шумно шмыгнул носом.
– Да. Прекрасная, гордая, недоступная, – сказал он горько. – Потому и ворую девок: пытаюсь найти хоть отдаленно похожую, заглушить боль. – Кащей всхлипнул. – Она даже не знает, насколько мне дорога.
– Так скажи ей, – посоветовал Лют. – Чего боишься?
Глаза Кащея злобно сверкнули.
– А то сам не знаешь чего? Да и как подступиться, что сделать, чтобы обратила взгляд, кого убить?
Лют усмехнулся:
– Зачем убивать? Если ей мешают горы, срой их, если солнце грубыми лучами обжигает ее нежную кожу – погаси, а лучше заслони ее, если ее дивный взор ласкают цветы – вот уж хрень! – посади цветущий сад. Сделай не для себя, но во имя ее.
Кащей вытер слезы; мысленно повторяя слова Люта, загибал пальцы, лицо осветилось. Затем нахмурился, глянул угрюмо на морду Буслая, гридень поежился.
– Надо же, – буркнул он ехидно, поспешно сгоняя коварную слабость, – и вы можете испытывать великое чувство. Удивительно даже.
Лют хмыкнул, в груди заклокотало, забулькало.
– Да и ты, коль можешь любить, не совсем дикий.
Кащей глянул остро, будто Лют ковырнул плохо зажившую рану, взгляды встретились. Человек и нелюдь долго так стояли. Буслай изнылся, осторожно кашлянул. Дивий отвел взор, рука нырнула за пазуху, на ладони появилась черная плоская шкатулка. Лют протянул ладонь в засохших струпьях крови, руку пригнуло, но это от слабости – деревянная вещица легкая.
– Это Кни-Бни, – сказал Кащей, отводя глаза. – Уничтожит любого, на кого направлена ярость владельца. Используй осторожно, только один раз, потом можешь выбрасывать.
Лют поклонился, передал ошеломленному Буслаю шкатулку. Кащей буркнул досадливо:
– Мои слуги проводят кратчайшим путем.
Лют кивнул, слыша в голове оглушительный звон, шагнул – внутри оборвалось, глаза окутала мрачная пелена.
Угрюмая толща гор осветилась проемом, спертый воздух разбавила свежая струя. Двое воинов ускорили шаг.
– Не понять нелюдь! – буркнул Буслай. – Если собрался убивать – убивай, а нет, то подлечи, окажи почет.
Лют, хромая на обе ноги, буркнул:
– Спасибо на том, что с того света вытащил, остальное – пустяк. Теперь поскорее домой. Это ж какое диво: оружие, махом уничтожающее войско. Прославишься ты, Буська.
Буслай стерпел «Буську», сочувственно глянул на «пустяки» на лице Люта, что играло цветами радуги, на болезненную хромоту, сутулость. Сказал ободряюще:
– Ничего, сейчас поедим, если обормот оставил.
Лют промолчал, шаги отдавались тупой болью. В голове крутились слова Ушкуя о чудесном оживлении в Нави. Оказывается, у Аспид-змея вместо яда мертвая вода. Она же и живая. Живое убивает, мертвое оживляет. Витязь припомнил чудо-меч с тоской.
Вход приблизился – холодные струи властно врывались, припорашивали белой крупой. Буслай подышал на руки, растер о бедра. Рука привычным жестом хотела поправить молот, но на поясе оказалось пусто, и гридень поежился от беззащитности.
– Лют, а чего вы там про волю говорили? Ни хрена не понял! – поинтересовался Буслай.
Лют глянул подозрительно: зачем это?
– А что не понял? – спросил он осторожно.
– Ну, Кащей ведь прав, когда говорил о частице Рода в человеке, – почесал затылок Буслай. – Вот я волен в своих решениях, делаю, что изволю. А ты вроде не согласен.
Лют посмотрел с брезгливой жалостью, сказал тяжело:
– Это не воля, называется по-другому, не при женщине будет сказано. Эта твоя «воля» есть и у животных. Вот волк: захотел, побежал, захотел, попил, поел, захотел… гм. Человеку воля дана, чтоб ограничивать животное начало.
– Эт как? – разинул рот Буслай.
– Вот захотел попить, но не становишься окарачь, не хлебаешь ртом, а ищешь ковшик, а если его нет, то мешкаешь ведь?
Буслай кивнул.
– Вспомни, как после сытного обеда хотел полежать кверху пузом, почесать… э-э… в общем, поступить так же, как любой зверь. Но ведь вставал, переламывал такое простое и сильное желание, как подремать, занимался делом. Вот то чувство, что заставляет делать не то, что хочешь, а что должно, – и есть воля.
Буслай смущенно хохотнул:
– Не самое прекрасное чувство.
Лют усмехнулся, согласился неожиданно легко:
– Не самое. Но глянь на животных – у них под волей не запреты, а свобода. Хочешь так жить? Без чести, верности слову, оружия, в конце концов. То-то.
