Рисс Хесс - Planescape: Torment: "Пытка Вечностью"
— Проклятье, — пробормотал я. В чертоге не было и следа двух инкарнаций, мною поглощенных. Я обернулся было последней, но заколебался. Почти все, что я узнал о своих прошлых жизнях, не обходилось без мук и страданий. Я хотел говорить с этой инкарнацией и, быть может, узнать о каких- либо своих добрых деяниях. Более того, я чувствовал дружеское отношение к этой инкарнации и хотел излить ей мысли свои и переживания. Но мои друзья, вне всякого сомнения, нуждались во мне, а передо мной пребывало лишь эхо прошлой жизни, эхо, которое я должен вновь вобрать в себя, если хочу выбраться из этой ловушки, в которую угодил.
Он улыбнулся, заметив, что я принял решение:
— Да?
— Ранее ты говорил, что умирая, мы оставляем следы в разуме. Именно это и побудило вас появиться. Так? — Я продолжал, не давая ему ответить. — Возможно ли, что первый из нас — настоящий, существовавший до всех последующих инкарнаций, также сокрыт где-то в моем разуме?
Выражение лица инкарнации изменилось всего лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы я осознал этот невероятный факт.
— Ты был первым из нас.
В глазах инкарнации появился страх, она отвернулась.
— Я знаю, о чем ты думаешь, но это не так. Ты полагаешь, что, узнав, что на уме у первого из нас, сможешь применить эти знания здесь. Увы, это не так.
— Но почему… У меня столько вопросов, ответить на которые можешь именно ТЫ. Почему мы бессмертны? Почему?
— Потому что если мы умрем, действительно умрем… — Инкарнация взглянула мне прямо в глаза, и взгляд этот был подобен стали. — Пределы смерти не станут раем, только не для нас. Если ты говорил с остальными, что были здесь, знай, что зло в их жизнях — капля в море по сравнению со злом в моей собственной. Та жизнь, та единственная жизнь, даже без тысячи других, обеспечила мне место на Нижних Планах на целую вечность.
— Но ты кажешься гораздо… спокойнее их. И намерения твои… добрее.
— Да, я стал таким. Потому что для меня… — Голос его стал более гулким, эхом раскатываясь в сферическом чертоге. — Это сожаление, которое может изменить природу человека. — Он вздохнул. — Но было уже слишком поздно. Я был уже обречен. Я обнаружил, что изменить собственную природу недостаточно. Мне нужно было больше времени и больше жизней. Поэтому я пришел к величайшей из Серых Сестер и попросил ее попытаться помочь мне прожить достаточно долго, чтобы исправить все зло, свершенное мною. Сделать меня бессмертным.
— И Равел сделала это. Но когда она решила проверить твое бессмертие и убила тебя, ты все позабыл. Все.
Казалось, слова мои причинили ему боль.
— С тех пор Планы и умирали. Велико преступление и вина за него лежит лишь на мне.
— У меня к тебе множество вопросов. Кто ты? Какой была твоя жизнь? Кто…
Инкарнация покачала головой, прерывая меня.
— Когда я перестану быть собой, когда я сольюсь с тобой, ты получишь все ответы. Возможно, понадобится время, чтобы выделить их из потока сведений, но ты с этим справишься. — Он грустно улыбнулся. — Сложно рассказывать о жизни словами.
— Хорошо же… станем едины. Ты готов?
— Погоди… еще одно… — Человек испытующе посмотрел на меня. — Перед тем, как я вновь познаю забвение, я хотел бы узнать у тебя кое- что.
— Ну, на это я могу потратить немного времени. Что ты хочешь узнать?
С выражением печали и боли на лице он глядел мне прямо в глаза.
— Прожил ли ты свою жизнь, пусть и короткую? В конце концов… стоила ли она того?
— Она была… недолгой. Я радовался тому немногому, что испытал, и не хочу забывать об этом.
Несмотря на боль душевную, я никогда не предам по своей воле память о товарищах… и прочих, встреченных мною по пути… даже грязные улочки Улья несли в себе особую прелесть.
Он кивнул, услышав мои слова, и черты его разгладились, как будто ноша тяжкая упала с плеч; а затем он упал на черные камни, и жизненная сила его устремилась в меня. И знал я, что этой инкарнации больше не существует.
75. Бегство
Я слился с доброй инкарнацией, но она была всего лишь эхом первого из нас, и далеко не все воспоминания перешли мне. Но у меня в наличии пребывали ее записи, дневник, заключенный в камне ощущений, который я отыскал для Фарода. Пришел час заглянуть в него.
Взяв сферу в руки и осмотрев ее, я почувствовал, как во мне пробуждаются воспоминания первой инкарнации, но это была не сила, побуждающая к действию — напротив, спокойствие человека, проделавшего долгий путь для того, чтобы увидеться с другом. Почувствовав присутствие этой личности в своем разуме, я увидел сферу в новом свете — не отвратной и мерзкой, но прекрасной, как новорожденный ребенок; сфера была средоточием последних моментов моей смертной жизни перед тем, как я встретил Равел в Серых Пустошах и попросил ее о невозможном.
Я знал, зачем сделал это. И я знал, что должен коснуться поверхности сферы обеими руками и ощутить сожаление, после чего камень откроется мне.
Поверхность сферы подернулась рябью, обращаясь в слезы, а затем — в бронзовый дождь, окутавший меня. С каждой каплей, каждым фрагментом, проникающим в меня, возвращались воспоминания: потерянная любовь, позабытая боль, боль потери — и вместе с ними возрастало великое давление сожаления, сожаления о бездумных действиях, сожаления о страданиях, сожаления о войне, сожаления о смерти. Я чувствовал, что разум разрывается от столь чудовищного давления… так много всего сразу, так много вреда, причиненного другим… так много, что из боли сей можно воздвигнуть целую КРЕПОСТЬ.
И внезапно в потоке сожалений я вновь ощутил присутствие первой инкарнации. Рука ее, невидимая и невесомая, легла на мое плечо, даруя поддержку. Он ничего не сказал, но одно лишь прикосновение помогло мне вспомнить свое истинное имя.
… и оно оказалось таким простым, совсем другим, нежели я мог предположить, но я ощутил глубокое удовлетворение. Зная имя — истинное имя, — я возможно, обрел самую важную часть самого себя. Зная имя, я знал самого себя, и знал также, что слишком мало в этом мире того, чего я не смогу достичь. Первая инкарнация убрала руку с моего плеча и глядела на меня с грустной улыбкой.
— И это — мое имя? Но если я был…
Первая инкарнация прижала палец к губам, приказывая мне замолчать. Он кивнул на символ, нанесенный на мою руку, как будто наказывая воспользоваться им.
