Р. Скотт Бэккер - Око Судии
Сияло холодное и белое солнце.
Ксонгис заслонился от слепящего света перепачканной в крови ладонью.
— Туда… — равнодушно произнес он, показывая назад, на стену кратера по другую сторону отвесного жерла Оси, туда, где линия края кратера рисовала то ли акулу, то ли зуб шранка. — Я узнаю места, по которым мы подходили к горе… Туда — дом. — Он снова повернулся в ту сторону, куда они вышли, когда поднялись наверх. — А туда — Долгая сторона.
У Ахкеймиона перехватило дыхание.
Он не забыл своего сна, который приснился ему в чреве горы, сна, которого он тщетно ждал долгие годы. Не забыл, но и сам не вспомнил. Обстоятельства столь же легко способны сгладить всю значимость откровений, как и, наоборот, усилить ее. До осуществления ли страстных желаний, когда все вокруг — смерть и проклятие?
«Сохрани его, друг мой. Пусть он станет самой сокровенной твоей тайной…»
Но обстоятельства переменились. Когда Кил-Ауджас оказался позади, сквозь туман всех тягот снова засияли воспоминания об откровении. Он видел этот сон! На самом пороге Ада он видел во сне долгожданный ответ. Карту двухтысячелетней давности, которая дремала в руинах и запустении. Карта пути к Ишуалю и к правде об аспект-императоре.
«Сохрани его, — сказал в далекой древности верховный король. — Спрячь в Сокровищнице…»
В Мозхе Ахкеймион заговорил о Сокровищнице, как зверолов, который расставляет силки, использовав ее в качестве грубой простой приманки, чтобы завлечь грубых простых людей… А теперь…
Это была его ложь. Судьба превращала его ложь в правду.
Уцелевшие Шкуродеры глянули на Ксонгиса, потом сравнили два расстояния. Но в этот момент, понимал Ахкеймион, все уже было решено: на дороге перед ними не было развилок. Шлюха-Судьба гнала их, как гонит завоеватель пленных рабов к своей столице.
— Ага… — кашлянул и засмеялся Сарл. — А-гаа! Сокровищница, мальчики! Сокровищница, да!
Вот и все. Как-то все оказались рады, что сумасшедший подал голос и уладил вопрос. Глядя сквозь пряди серых волос, лорд Косотер сделал первый шаг вниз.
Сбившись в кучу под жаркими лучами, струящимися от багрового Хуритического Кольца, охотники вслед за Капитаном скатывались вниз по снежному склону на ледяной простор озера. Поначалу вокруг лежал тонкий ковер снега, поэтому замерзшие трупы под поверхностью льда они увидели только когда прошли значительное расстояние. Некоторые из древних мертвецов походили на тени, то ли оттого, что лед был мутный, то ли оттого, что лежали они глубоко. Другие парили в нескольких дюймах подо льдом, странно высохшие и потрескавшиеся, похожие на мертвых ос в коконах. Побелевшие слепые глаза выглядели как подушечки отрезанных фаланг пальцев. У всех были приоткрыты рты, как будто люди, по прошествии стольких веков, еще пытались добыть с неба глоток воздуха. Тела застыли в бесконечном разнообразии падающих поз. Все погибшие были женщинами или детьми.
Никто не проронил ни слова, когда они ковыляли вперед, ступая по трупам. Если у охотников и имелось когда-то любопытство, то жизнь давно уже выбила его, и страх стал их привычным спутником.
Они взбирались по ступенькам, которые попадались на пути, шли по руинам старинных увеселительных дворцов. Все те же мотивы и архитектурные изыски, то же невообразимое изобилие изображений, которое потрясло их в подземных галереях. Но оказавшись под открытым небом, когда развалились стены и рухнули потолки, эти фигуры почему-то выглядели скорбно и жалко. Искусство расы, которая потеряла разум, оттого что слишком пристально вглядывалась внутрь себя.
Когда они достигли края кратера, все изменилось так резко, таким разительным оказался контраст с погребенными в глубине горы пещерами, что многим захотелось схватиться хотя бы за лед или камень. Перед ними открывалась хаотичная громада Оствайских гор, сурово всматривающихся в морозный свет высокого неба, — огромные заснеженные пики, уходящие за горизонт. Бескрайние пространства головокружительными высотами и пропастями окружили их со всех сторон, заставляя трепетать все внутри. В первые мгновения людям, родившимся заново, вынести это зрелище было выше их сил.
Но останавливаться надолго никто не собирался. Как ни старайся, вдохнуть полной грудью не получалось. Несмотря на тепло, льющееся от Хуритического Кольца, кожа у всех покраснела, а губы приобрели синий оттенок.
И мучил голод.
Но как только они собрались спускаться, Сома вскрикнул, указывая назад, туда, откуда они пришли, на руины, обступившие края Великой Срединной Оси. Ахкеймион подошел к остальным, всматриваясь вдаль, но старческие глаза могли разобрать только черную точку, движущуюся по заснеженной стальной поверхности замерзшего озера. Одинокую фигуру, пробиравшуюся по снегу вслед за ними…
Молчание прервала Мимара.
— Клирик, — сказала она.
Интерлюдия: Момемн
Ветер доносил звуки мятежа. Где-то на далеких улицах шумели беспорядки.
Кельмомас стоял, положив подбородок на перила балкона, и глядел, как над Имперскими пределами через поток лунного света торжественно шествуют облака. Сама луна стояла так низко над горизонтом, что ее видно не было. Мягкая синева, усеянная звездами, затянула небесный свод, сгущаясь до черноты с изнанки облаков.
Белый Гвоздь Неба ярко светил на землю с проплывающего над головой зенита. Далекий хор пронзительных вскриков и глухого рева предвещал вторжение очередной грубой толпы, освещенной факелами.
Кельмомас не мог выразить ликования. Дыхание было спокойным и глубоким. Устойчивым. Важна устойчивость посреди всеобщего столкновения. Невозмутимость души, выглядывающей наружу из тайного центра мира. Неподвижный движитель.
Незримый властитель.
По небу разносилась многоголосая песнь неповиновения, распадаясь на отдельные крики ярости, страха, смятения. Волнение сотен стычек. Лязг оружия.
«Это все ты, — прошептал голос. — Ты все это сделал».
— Иди сюда, что ты там делаешь? — позвала мать из темных дверей комнаты. Она убрала треножники, чтобы его было лучше видно.
— Мама, мне страшно.
Ее улыбка была слишком печальна, чтобы успокоить и ободрить.
— Не бойся. Ты в безопасности. Их не так много.
Она протянула к нему руки, и он упал в ее объятия, обхватив мать двумя руками за талию. Одно из многочисленных движений, которыми маленькие мальчики ластятся к мамочке. Они вместе пошли к постели, к свету единственного светильника. Остальные новая нянька Эманси уже задула.
Пламя было точкой, на которую больно смотреть, которую нельзя потрогать, она отбрасывала все тени назад, прочь из яркого круга освещенных предметов. На складках полуоткинутого покрывала блестела малиновая вышивка — утки, соединенные крыльями. Мозаика из танцующих медведей разноцветной дугой уходила в темноту потолка.
