Юлия Остапенко - Что там, за дверью? (“Фантастика 2006” сборник)
Господа, предположим — только предположим, но вы увидите, насколько это предположение сразу упрощает и делает логичной последовательность произошедших событий, — что существует не один материальный мир, а множество, отличающиеся от нашего только временем: если в одном из миров празднуют наступление тысяча девятьсот двадцать шестого года, то в другом уже наступил двадцать девятый, в третьем еще не начался пятнадцатый, а четвертый и вовсе не перешел еще границы между старой и новой эрой. И духовный мир — тот, куда попадают после смерти наши вечные души, — тоже не один-единственный: существует множество духовных миров, столько же по крайней мере, сколько миров материальных, и между этими мирами — всеми без исключения — протянуты прочные невидимые связи, позволяющие в некоторых случаях (я не могу сказать, в каких именно, но сейчас это не имеет значения) некоторым душам или материальным человеческим созданиям прорывать завесу и либо самим, либо своей духовной сутью оказываться в ином мире, может быть, ушедшем вперед во времени, а может, отставшем во времени от нашего.
— Герберт Уэллс… — проговорил доктор Берринсон, и я не позволил ему закончить фразу.
— Да, конечно! — воскликнул я. — Разумеется, вам приходят на ум сочинения мистера Уэллса, его “Машина времени”, верно? Вчера, раскладывая вырезки и размышляя над словами Нордхилла, я вспомнил другое произведение мистера Уэллса: небольшой рассказ “Дверь в стене”. Рассказ о двери между мирами — о том, как человек оказывается в мире своей мечты и как мир мечты может проникнуть в нашу грубую повседневность, но достаточно заменить одно слово — вместо “мечта” сказать “иной мир”, и разве не получим мы ровно то самое, что хотел нам всем сказать бедняга Нордхилл?
— Боюсь, сэр Артур, — вздохнул доктор, — ваши рассуждения не могут служить основанием для тех или иных оценок бреда навязчивых состояний. Именно так, сэр Артур, называется то, что говорил Альберт. Можете мне поверить, я тридцать лет имею дело с больными. Мне много раз приходилось слышать примерно то же самое, о чем толковал этот человек.
— То же самое? — поразился я. — О связи миров? О медиумах, способных соединять высшие миры с низшими?
— И об этом тоже, — кивнул Берринсон. — Не в таких словах, конечно, у каждого из этих несчастных своя собственная, ни с какой другой не сравнимая теория — понятно, что единственно истинная. Уверяю вас, случай Нордхилла не исключение, а скорее иллюстрация типичного поведения и типичного бреда.
— Типичного? — подал голос инспектор Филмер. — Каждый ли день ваши больные покушаются на убийство?
— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, — резко сказал доктор. — Я не снимаю с себя ответственности, я должен был изолировать Нордхилла раньше. Но еще до позавчерашнего вечера он не проявлял ни малейшей агрессивности.
Каррингтон достал из кармана брегет и, взглянув на циферблат, нахмурился — не нужно было быть детективом, чтобы понять, о чем он подумал: если мы сейчас не отправимся на станцию, то вынуждены будем дожидаться последнего поезда — это еще два часа довольно тягостных разговоров — или заночевать в этом отнюдь не гостеприимном доме.
Впрочем, и разговор наш, судя по реакции на мои умозаключения доктора Берринсона (да и инспектор слушал вполуха и совсем, по-моему, не понимал, о чем я толкую), не привел ни к какому результату, кроме усилившегося взаимного недоверия.
Пока я раздумывал, а Каррингтон, судя по выражению его лица, искал слова, чтобы объявить о своем решении немедленно уехать, в дверь постучали, и после энергичного докторского “Войдите!” на пороге возник один из лечащих врачей и сказал, обращаясь к Берринсону:
— Шеф, извините, что прерываю, но сейчас шесть часов и…
— Да-да, Саймоне, я помню, — кивнул Берринсон и, обращаясь к нам, объяснил: — В восемнадцать у нас короткий вечерний обход, нужно посмотреть, как себя чувствуют больные, — к вечеру у некоторых наступает ухудшение… Мы могли бы сделать перерыв, вам в это время подадут ужин, а потом…
— Нет, — решительно сказал Каррингтон, — нам с сэром Артуром пора уезжать, иначе мы опоздаем на поезд в восемнадцать сорок три.
Он поднялся, и мне ничего не оставалось, как сделать то же самое — мне показалось, что доктор облегченно вздохнул, а то, что инспектор Филмер не только облегченно вздохнул, но еще удовлетворенно кивнул, мне не показалось, я определенно это видел.
Машина ждала нас у подъезда, Джон распахнул перед нами задние дверцы и сел за руль. Мы распрощались с доктором Берринсоном и инспектором Филмером. Первый мысленно был уже в палатах с больными, а второй рад был избавиться от “столичных штучек”, мешавших ему довести до конца совершенно ясное и чрезвычайно простое дело об убийстве. Отсутствие орудия преступления его совершенно не смущало — он был уверен в том, что, хорошенько обыскав все многочисленные закоулки больницы, найдет если не бейсбольную биту (откуда ей здесь взяться?), то наверняка какой-нибудь тяжелый предмет — камень, например, подобранный Нордхиллом на заднем дворе.
Попрощались мы очень вежливо, но холодно — таким же холодным оказался вечер, со стороны леса подул пронизывающий ветер, и мы с Каррингтоном поспешили забраться в салон машины, Джон включил двигатель, и за ворота госпиталя мы выехали, сопровождаемые странными неожиданными звуками: кто-то из больных в одной из палат женского крыла высоким пронзительным голосом затянул то ли песню, то ли арию, то ли просто завыл от тоски.
До станции доехали в молчании, огни поезда мы увидели, подъезжая к привокзальной площади, и заторопились, чтобы не опоздать.
Свободное купе оказалось в третьем вагоне, мы расположились друг против друга, оба закурили — Каррингтон сигарету, а я трубку, — и лишь после первых затяжек, немного согревшись, вернулись к прерванному разговору.
— Боюсь, сэр Артур, — сказал Каррингтон, — что ваши умозаключения не нашли отклика ни в уме Филмера, ни в душе доктора. Вы намерены приехать завтра на дознание?
— Какой смысл? — буркнул я. — Коронер меня и свидетелем не вызовет. Вас, дорогой друг, тем более — мне-то известно, как местные представители власти относятся к отставным работникам Ярда.
Каррингтон хмыкнул.
— Да, — кивнул он. — Когда я был начальником отдела, меня в любом графстве местные констебли принимали по высшему разряду, но стоило выйти на пенсию, как при первой же встрече мне дали понять, что в моих советах и раньше не нуждались, но терпели, а сейчас…
Бывший полицейский махнул рукой.
— Что может грозить Нордхиллу? — спросил я.
— Коронер назначит повторную психиатрическую экспертизу или оставит в силе прежнее решение. В худшем случае Нордхилла до суда могут перевести в заведение, где режим более строгий, нежели у доктора Берринсона, и к буйным относятся не так гуманно, если вы понимаете, что я имею в виду.
