Воин-паразит: Стать человеком (СИ) - Костяной Богдан

— Девочка моя… Как же так, — приговаривала Алиса, поглаживая её по голове, просто потому, что касание в любом другом месте причинило бы ужасную боль.

— Уф-уф! — проскулила подруга.

— Я знаю, ты рисковала, пытаясь его найти, — кивнула амазонка в ответ на взгляд слезящегося правого глаза. Из левого же, торчало сразу три стрелы.

— Ау-у!

— Больно, я знаю… Позволь помочь тебе, милая, — предложила Алиса, сомкнув глаза и сжав крепко копьё. Волчица коротко кивнула, положив голову на лапы.

Бросив прощальный взгляд, рыжеволосая воительница обошла подругу и пронзила её обнажённое сердце. В последний раз дёрнувшись, Фелуция испустила дух.

Переглянувшись с Эспеном, Алиса продолжила поиски Моди. Не найдя мальчика в лагере, паразит пришёл к неутешительному выбору: если он не погиб, то, должно быть, сбежал в лес, а если и погиб, то опознать тело будет невозможно. Мака среди выживших не нашлось и Эспен вспомнил, что его хижина полностью сгорела.

«Неужто… — задумался мечник и мотнул головой. — Пойду и проверю сам. В конце-концов, в первый раз я не присматривался».

Предложив разделиться, он отправился обратно к лавке зверолова. При свете дня, картина выглядела ещё ужасней. Поля были усеяны трупами сгоревших заживо зверей: тут были и скелеты Красноклювого Грифона, и Мечехвостого Павлина, и Железного Буйвола, и даже Смертояда — белой, ядовитой ездовой змеи.

Среди взрослых человеческих скелетов, Эспен смог опознать некоторых из помощников Мака, но главным образом его интересовали развалины сгоревшей лавки.

— Можышь ни искать, мальщишка у миня, — противный скрипучий голос раздался за спиной. Эспен бросил приподнятую деревяшку и развернулся.

На проторенной дорожке между вольерами стоял потрёпанный Смрадазуб. Весь в саже, с деревянным протезом руки и повязкой, закрывающей половину лица.

Лицо Эспена побледнело, когда он увидел то, что держал гоблин в уцелевшей руке.

— Я дал сибе абищание, што ты так проста ни атделаишся. Ты будиш страдать! Твая душа ни узнаит пакоя, я ейо уништошу! — и надменно улыбнувшись оставшимися клыками, Смрадазуб бросил под ноги паразита отрезанную голову Моди.

Жизнерадостный ребёнок, тот, кто всегда смотрел на окружающий мир через призму света, не взирая на фильтр из тьмы. Кто мечтал творить, а не разрушать. Этот рыжий комочек жизни в прифронтовой зоне…

Его лицо навсегда застыло в крике: «Мама!». Моди стал очередной жертвой жестокого Карцера — мира, родиться в котором было сродни наказанием за грехи прошлой жизни.

— И типерь, я наканец займусь табой! — произнёс Смрадазуб и бросился с двумя кинжалами на Эспена.

«Хотя есть и второй вариант: адептами становятся несчастные, которым не осталось ничего, которым не осталось ничего, коме как мстить, забирая с собой в могилу сотни причастных и непричастных…» — второй раз в жизни он вспоминал слова старого охотника, и каждый раз это происходило на руинах новой жизни, которую Эспен так стремился создать.

Гоблин крутанулся вокруг своей оси, целясь здоровой рукой в яремную вену паразита. Катана грустно просвистела в воздухе, отсекая конечность. Синекожий взвыл от боли и попытался ударить наотмашь протезом, но и деревяшка, не долго ожидая, отправилась в полёт.

Побледневший, с выпученными глазами Эспен, сделал шаг в сторону противника и рассёк воздух. Смрадазуб ощутил боль в пояснице и понял, что больше не может двигать ногами. Плюхнувшись на землю с вытекающими из живота кишками, он в ужасе уставил на воина перед ним.

Не церемонясь, Эспен поднял проглотившего от страха язык гоблина за длинное ухо и прошептал:

— Моди испытал в тысячу раз больше боли, чем ты, выродок, — и только тогда Смрадазуб попытался что-то произнести, но паразит подбросил обрубок синекожего и выставил катану остриём вверх. Падающий гоблин приземлился целым глазом на меч и Эспен резко взмахнул перед собой, рассекая детоубийцу надвое.

Умывшись синей кровью, Эспен так и не двинулся с места, погрузившись в коматозное состояние. Вся кровь прилила к мозгу, гремя барабанным оркестром у висков. Хотелось исчезнуть также, как Азим. Раствориться, сбежать от ответственности, от мира, от себя, чёрт побери, самого!

Не быть здесь, в этом месте, в это время, в этом трижды проклятом теле!

Рене… Уничтожить! Разорвать! Изнасиловать! Убить! Снова изнасиловать! Закопать в землю! Сжечь! Спуститься в Нижнее Царство! Найти и повторять всё тоже самое до бесконечности!

— Не-е-ет! — разорвалось с криком сердце убитой горем матери за спиной, добавляя к барабанному оркестру ещё и женское соло.

— Это война… — произнёс Эспен, обращаясь к кому-то, кто за ним мог наблюдать. — Такая же, как и между Империями, но сугубо личная… Я больше не найду покоя. Не спрячусь и не убегу, — скрипнули его клыки. — С врагом нельзя договориться, не найти компромисс! Его нужно уничтожать! Увидел — убей! Не увидел — найди и убей! Не нашёл — значит обернись и убей! Убей! Убей! Убей! —над безжизненным лагерем разнеслась яркая вспышка едкой, нечеловеческой злости.

Когда в пригород, наконец, прибыли стражники, пожар утих. Выживший оперативно отправили в развёрнутый полевой госпиталь, остатки затаившихся налётчиков вырезали. Взойдя на плато, где стояли выгоревшие вольеры для волшебных зверей, солдаты под руководством Бальдра Большерука обнаружили охрипшую от крика мать, держащую на руках голову сына и адепта, что стал монстром, дабы убивать других монстров.

* * *

Следующие дни прошли как в тумане. Вопиющий случай нападения на мирных жителей и солдат Империи Доминос попытались спихнуть на Ультрас ушлые чиновники, желая продолжить войну, но генерал Бальдр Большерук привёл неопровержимые доказательства виновности в произошедшем культ Аммаста и почётного рыцаря Тимоса из Бравенбёргеров.

Династия последнего откупилась, списав всё на то, что он был лишь одураченным сектантами дураком с чрезмерными амбициями. Тринадцатый корпус рейнджеров перестал существовать, контракты выживших были аннулированы или переписаны под другие подразделения. В течение нескольких дней к пригороду Старвода из самого города и более далёких земель стекались многочисленные родственники погибших.

Вместе с немногочисленными выжившими, Эспен воздвиг на месте разобранного пепелища лагеря рейджеров стихийный мемориал. Они воткнули в землю несколько сотен мечей, собранные с убитых. В самом же центре, около знамени корпуса, торчал громадный двуручник с вязью в виде парящего лебедя.

Сил и желания что-то говорить не было. Солдаты поблагодарили Эспена за всё короткими кивками и разошлись по домам. Многие из них были травмированы до конца жизни произошедшими событиями, кто-то и вовсе решил отречься от дальнейшего Пути Тельмуса.

Эспен не винил их. Только себя. Его люди, товарищи, прошли через столько всего: было разбито не мало вражеских лагерей, спасён от Чёрных Варанов Старвод, одержана победа в двухвековой войне под Доменгоном. И почти все встретили свою смерть на Родине, от грязных ручонок местного идиота с гербом!

Но причина… Причина произошедшего не давала Эспену покоя. Всё, что произошло, если разобраться, было на его совести.

«Какой же я идиот! Знал ведь, что культ не отпустит… Знал, и всё равно завёл друзей, сплотил кучу людей вокруг себя, чтобы они все погибли! Мне нельзя находиться в обществе, я опасен для всех живых существ, пока жив! Мне нет места ни в городе, ни в самом засратом селе! Мой дом — это дорога. Дорога в никуда, дорога на войну, которая не закончится, пока последний, кто носит метку Темнобога не сдохнет в муках! — и с этими словами, он дотронулся до оставленного клейма на левой груди. — Клеймённый будто скот… Без дома, семьи и кроши над головой… Я вернулся к тому, с чего начинал. Загнанный зверь, отбивающийся когтями и клыками от загонщиков. Но отбивающийся, мать его, до конца! И если уж война объявлена, нужно лишить выродков тактического преимущества! Сниму клеймо, посажу суку на кол и потяну всем весом за ноги, чтобы мучилась, тварь! Ме-е-едленно мучилась!»