Танит Ли - Героиня мира
А потому сумела дать ответ:
— Мне кажется, затевая свое предприятие, вы стремились не к победной звезде, а… к этому.
Он пристально поглядел на меня с противоположной стороны стола.
— К чему? Как вас понимать?
— К… этому. К провалу и крушению. Как будто воспевая победу и независимость, вы жаждали именно этого.
— Понятно, — сказал он, допил ликер и налил себе еще.
Но что-то в моих собственных словах взволновало меня. Я заговорила, жестикулируя, пытаясь донести до него всю важность сообщения.
— Именно этим все оборачивалось каждый раз. Для моего города, когда пришли кронианцы… потом для самих кронианцев. Точно так же ребенок тянется к языку пламени, желая схватить его. А затем в криках боли звучит своего рода торжество…
— Вас слышат боги, — сказал он. — Поостерегитесь. Чрезмерная мудрость — это очень рискованно.
— Но вы втаптываете в землю всех остальных, то есть нас, — продолжала я, — когда несетесь галопом в преисподнюю.
— Возможно, мы навлекаем на себя поражение, стремясь к победе, а вы жаждете тех самых страданий, которые вызывают у вас ужас, — возразил он.
— Отнюдь.
— Н-да. Однако в данном случае мне пока не кажется, что поражение неминуемо, — сказал он. — Через неделю, а то и раньше они придут сюда. Тогда мы и узнаем, может ли Китэ одержать победу, а Тулия потерпеть поражение, верно? В конце концов, не исключено, что и рука тулийского короля потянулась к огню.
За окнами раздался громкий перезвон колоколов. Я вскочила с места. Странная реакция, ведь и тогда я не встревожилась всерьез.
— Спокойно, — сказал он. — Враг еще не явился. Мне сообщили бы об этом.
— Так что же там такое?
— Восторги паники. Страх подыскал для них занятия. Известны вам подобные радости? — Он встал, не сводя с меня глаз; поблескивающий стол и пятнышки света вокруг него по-прежнему разъединяли нас.
Я опьянела. У меня закружилась голова и возникло ощущение, будто я покинула собственное тело. В тот миг реальными казались лишь он да я. Словно мы с ним повисли в воздухе, а нас окружают фантомы несуществующих предметов — мебели, стола, конторки, свечей, этих комнат, здания, города и всяческих событий на земле: смены времен года, ее дни и ночи, и засухи ее восстания и войны.
Он понял, о чем я говорила. Он тоже об этом знает. Все мы занимаемся лицедейством, играя в огромном зрительном зале из пространства и времени; этот спектакль может закончиться смертью, и в то же время он лишен смысла, все это ложь.
И он знает.
— Ладно, — сказал Ретка. — Видите ли, Арадия, по-моему, вам лучше уехать из Эбондиса. Завион прятал вас в деревушке на северном побережье. Вы могли бы отправиться туда и, сев на корабль, уплыть с острова. Тулия смирится с присутствием маленькой девочки из сахарного кристаллика, если вы умолчите о том, что вам ведомы замыслы небес. Возможно, вы найдете безопасное пристанище в Кирении. К тому же существует Сибрис. Полагаю, Фенсер оставил вам денег, но маловато. Я в состоянии это исправить.
Мимолетное, блестящее, как драгоценный камень, видение промелькнуло у меня перед глазами: бегство, отступление, я все бросила, а Фенсер остался в объятой пламенем дали, за баррикадой из клинков и дыма. Движение вперед, очередное место, где я стану жить в ожидании. В пустом ожидании. Моим глазам открылся спектакль и лживая роль, которую я могла бы исполнить. Вовсе не обязательно, чтобы она меня заинтересовала. Нужно просто прожить ее до конца; играть, подлаживаясь под вкусы галерки.
— Не слышу возражений, — проговорил он, — значит, вы готовы пойти на это и покинуть Фенсера?
— Он сам меня покинул, — ответила я, — все кончено.
— Ладно, — повторил Ретка, — но мы переправим вас в безопасное место.
И тогда я рассмеялась ему в лицо. Рассмеялась потому, что сообразила, какую партию исполняет он в то время, как я играю свою роль; потому, что мне удалось все понять, и еще потому, что он позволяет себе такое гораздо чаще, чем я.
Его высокий рост и крупная фигура, и варварская сила, блистающая факелом в огне свечей, — все это — костюм героя. Он его выбрал и натянул на себя. Так что же прячется под шлемом, что сквозит в черных как смола щелочках забрала, в его глазах?
— Подойди ко мне, — сказал он, и я пошла, нимало не заботясь ни о чем, кроме тайны, частью которой мы с ним являлись.
Сильные, грубые руки схватили меня. И приподняли над землей.
— Обними меня за шею, — сказал он.
Я так и сделала. Он понес меня через зал в другую комнату, к себе в спальню.
Я упала на постель; казалось, по ней гуляет блаженный ураган, и она качается и кружится. Ретка склонился надо мной, и одна только его тень резко вытеснила воздух у меня из легких. Теперь мне полагается вступить в борьбу с ним. Я вскинула руки, чтобы вцепиться ему в лицо — удары по несокрушимому металлу, лежащему на наковальне, оставляют вмятины, — но он поймал их, сжал в кулаке и припечатал к подушке у меня за головой. Вторая его рука прошлась по моему телу, ощупывая каждую его пядь. Ласки как у тигра, ни малейшей нежности. Он насилует меня. Но насилие совершается на этот раз с моего согласия. Ведь это мощь, это судьба, что придавила и усмирила меня, это она задирает тонкую юбку, и тискает, и жмет, и чудовищная ярость этого вторжения и соития раздирает меня. Отчаяние, возбуждающее страсть; полная потеря власти над собой. То, что когда-то, при встрече с Драхрисом, я по ошибке приняла за жестокость и грубое обращение человека, — это извержение внутреннего «я», несущее освобождение, как капитуляция перед лицом смерти.
А потому я отреклась от самой себя, позволила ему захватить себя в плен и обмолотить, подобно жерновам судьбы, так движется мотор в расплавленной сердцевине земли — напор, удары и горение, и звон, похожий на вой колоколов; громада его тени обрушилась на меня ночной чернотой, и вот меня не стало, уничтожение свершилось, я воссоединилась со всем и в то же время ни с чем, распалась на множество частиц и не могу даже вскрикнуть, тело мое разверзлось, и душа куда-то отлетела.
Я очнулась, он лежал рядом. Мои руки, безвольно покоящиеся и все так же закинутые за голову, касались его, а я глядела в потолок с нарисованными облаками и ананасами, похожими на шишки; возможно, там и побывала моя душа.
Он не сказал мне больше ни слова, просто ушел и оставил меня спать в этой постели.
Некоторое время я лежала, задумчиво глядя в потолок, как делают дети, и размышляла над тем, что со мной случилось. Я не чувствовала ни удовольствия, ни печали. Мне казалось, что меня промыли и вычистили, и я почти полностью потеряла память и потому могу уснуть.
7Я ушла, когда в его покои пробрались лучи рассвета.
