Эрик Ластбадер - Дай-сан
Когда они снова вступили в нефритовый полумрак джунглей, Ронин попросил Мойши посидеть, а сам разжал крокодильи челюсти и принялся осторожно выковыривать острые зубы острием кинжала.
На этом берегу было тише, и они сразу же почувствовали, что им не хватает дружелюбного лопотанья обезьян и пронзительных птичьих криков. Здесь тоже слышался монотонный гул насекомых и хлопанье крыльев над головой, но эти редкие звуки только подчеркивали изменившийся характер джунглей. Они снова почувствовали себя одинокими и заброшенными, словно вышли к последнему рубежу, установленному человеку, и теперь, миновав этот запретный барьер, вышли в другой, незнакомый мир.
Ронин извлек наконец все зубы.
Бросив голову крокодила, они отправились дальше на запад, углубляясь в затерянные дебри острова.
Пошел дождь, и джунгли вокруг зашелестели от падающих капель. Потом дождь перестал ненадолго, и над деревьями снова разлился нефритовый свет, теплый и вязкий, как мед. На белом раскаленном небе, невидимом за кронами деревьев, припекало солнце.
Вскоре опять пошел дождь.
А через какое-то время Ронин услышал тихий возглас Мойши и его шепот:
— Вон там.
Перед ними, чуть в стороне от намеченного пути, стоял обелиск из резного камня высотой чуть выше человеческого роста. Он был слегка заострен и покрыт с четырех сторон странными письменами и изображениями людей в головных уборах из перьев, с лицами, повернутыми в профиль. У всех людей на рисунках были длинные крючковатые носы и высокие, чуть выступавшие лбы. Обелиск увенчивала искусная резьба, повторявшаяся со всех четырех сторон: ухмыляющийся череп.
К вечеру все сомнения рассеялись.
Ронин с Мойши уже много дней провели в джунглях, к тому же оба были искусными воинами, обученными, среди прочих премудростей, и остроте восприятия, так что, даже не будучи жителями этих мест, они научились неплохо ориентироваться в нефритовом море.
Им больше не попадались предметы, изготовленные человеческими руками, но к концу дня они все-таки были вполне уверены, что по джунглям они идут не в одиночестве. Они никого не заметили, но весь день их не покидало чувство, что в густой листве скрываются невидимые существа, которые наблюдают за ними.
Они продолжали идти вперед, сквозь нескончаемый изумрудный сон, горячий и липкий, где клейкая, насыщенная влагой жара была почти осязаемой.
Даже ночь не принесла прохлады. Спали они беспокойно, то погружаясь урывками в дрему, то неожиданно просыпаясь и прислушиваясь под учащенные удары сердца к крадущимся шагам во тьме за пределами круга света от неяркого желтоватого пламени костра.
Пару раз Ронин вставал, зажигал пучок тростника, который, как они выяснили, горел достаточно ярко, несмотря на избыточную влажность, пропитавшую этот девственный лес, и отходил метров за сто от костра. В первый раз он не заметил ничего подозрительного, но зато во второй, когда уже возвращался к Мойши, он уловил краем глаза мимолетный отблеск света, отраженного от его факела, и, стремительно развернувшись, заметил красные глаза, горевшие в ночи раскаленными угольками. Но видение это было таким скоротечным, что Ронин не смог даже определить, каково было происхождение этих вспыхнувших вдруг в темноте огоньков.
Назавтра дождь лил целый день, закрашивая окружающий мир неприглядным и бледным серо-зеленоватым оттенком. Ронин и Мойши взобрались по густо заросшему откосу в форме двойного изгиба и тут же наткнулись на четыре каменные стелы, раза в три превосходившие высотой давешний обелиск. Они тоже были покрыты резьбой сверху донизу со всех четырех сторон. Письмена были точно такие же, как на обелиске.
Они напоминали ворота, но без верхней перемычки.
Под печальный плач джунглей они прошли между стелами.
Сейчас они не слышали ничего, кроме шума дождя, волнами перекатывающегося по джунглям. Здесь, на открытом месте, где не было листьев и переплетенных лиан, чтобы задержать воду, дождь вовсю поливал рыхлую почву. Видимость сделалась очень плохой, и Ронину с Мойши приходилось двигаться с осторожностью.
Где-то через полкилометра от каменных стел джунгли закончились, причем так неожиданно, что они поняли это, лишь выйдя на край расчищенной земли.
Они замерли на месте, глядя на неимоверную ширь, развернувшуюся перед ними словно по волшебству.
Дождь почти перестал. В небе сквозь слой темных грозовых облаков засияло солнце, освещая бесконечную равнину и строения неимоверных размеров из ослепительно белого камня — высокий пирамидальный город с прямыми, как стрелы, улицами, окаймленными невысокими каменными изваяниями.
Замысловатая архитектура зданий была до жути чужой и одновременно как-то странно знакомой. Ни одно из гигантских строений не превышало размерами исполинское сооружение, расположенное в самом центре каменного города.
Это была громадная ступенчатая пирамида, возвышавшаяся надо всем. Причудливая и величественная, она сразу приковывала к себе взгляд. Пирамида имела не три, а четыре грани, что, вероятно, было типично для данной культуры. Посередине каждой грани, поднимающейся к вершине чередой выступов, шли ступени наверх. На плоской вершине стояла овальная каменная плита с черными и зелеными прожилками. Больше всего она напоминала алтарь.
— Ама-но-мори? — прошептал Мойши.
Ронин уставился на каменный овал, борясь со внезапным приступом головокружения. Ему почему-то было страшно выходить из густой тени нефритового моря джунглей — живого талисмана, укрывающего их с Мойши от этого жуткого белого города.
Который как будто застыл в настороженном ожидании.
— Город с виду заброшенный.
— Но я чувствую…
— Знаю.
— Тогда где же жители?
Исполинские стелы и здания из камня были украшены замысловатой резьбой, изображающей странные сцены с бесчисленными человеческими фигурками. Люди это или боги? Возможно, и те и другие. Вот это, наверное, люди: подавленные, разгромленные и униженные, принесенные в жертву, теснимые свирепыми, победоносными, мстительными владыками — торжествующими богами, воспетыми в камне.
Они прошли по центральной улице, широкой и совершенно ровной, между двумя одинаковыми изваяниями, представлявшими кошек с разинутой пастью и передними лапами, вытянутыми вперед. Напряженные мышцы их каменных плеч были тщательно и глубоко проработаны резцом, а могучий рельеф груди поднимался крутыми изгибами к поднятому крестцу и неподвижному хвосту.
Сразу за этими исполинскими стражами по обеим сторонам мостовой возвышались еще две громадные стелы, густо покрытые письменами, настолько сложными, что Ронин даже не смог сосчитать число граней.
